Азбука

Его дочь была этаким тепличным цветком узких интеллектуальных кругов. Совершенно беззащитная. Довольно крупная, некрасивая, темноволосая, робкая, с расстроенной психикой и немалой долей шизофрении, читательница поэзии и философии. Во времена немецкой оккупации она была членом нашей «Свободы». Эта организация Збигнева Мицнера (из которой его в конце концов вытеснил Вацлав Загурский[87]) объединяла журналистов, писателей и актеров, в том числе и многих евреев, не живших в гетто. Панна Аскенази кружила по городу с сумкой, полной подпольного самиздата, и заходила к нам — туда, где кончалась тогдашняя аллея Независимости. Казалось, она не вполне осознает происходящее вокруг. По ее словам, ей случалось терять ощущение времени и пространства. Однажды она ездила кругами на трамвае, проезжая весь маршрут туда и обратно, пока не обратила на себя внимание синей полиции[88]. Ее арестовали, но она сумела избавиться от содержимого сумки в туалете, и как-то ее освободили. Кто знает, быть может, она призналась, что ее отец — знаменитый профессор, или же полицейским не хотелось заниматься помешанной. Кажется, в оккупированной Варшаве она была одинока. По-моему, о ней никто не заботился. Как она погибла, мне неизвестно.

И еще один профессор-пессимист приходит мне в голову: Мариан Здеховский, который незадолго до начала войны выпустил книгу «Перед лицом конца» и, к счастью для себя, подобно Аскенази, не дождался исполнения своих предсказаний. Но мысль о его совершенно беспомощном сыне для меня столь же мучительна, как мысль о панне Аскенази. Во время депортаций из Вильно в июне 1941 года он попал в облаву и поехал в лагерь, где такие, как он, умирали в числе первых.

Эта воронка, этот колодец, эта бездна страданий невинных существ — а сколько среди них было психически больных или на грани психической болезни, с ощущением ужаса, многократно усиленным болезнью. И эта мысль возвращается вновь и вновь.

Атила

Это был тринадцатилетний венгр, сражавшийся в рядах повстанцев в 1956 году, а после поражения восстания бежавший в Австрию. Мак и Шеба Гудманы, жившие тогда в Париже, по доброте своей позаботились о нем, привезли в Америку и послали учиться. Атила остается для меня трудной моральной проблемой. Когда началась американская интервенция во Вьетнаме, он, разумеется, поехал туда добровольцем — ему было очевидно, что коммунистов надо бить, где бы они ни находились. Поскольку Атила знал нас как друзей Гудманов, он заехал к нам в Беркли по дороге на Дальний Восток. В Беркли люди были настроены против армии. Но, независимо от этого, что мог я сказать ему, искавшему моральной поддержки? Ведь, живя во Франции, я видел поражение французов во Вьетнаме — почему американским генералам казалось, что они победят? Как объяснить Атиле, что вьетнамцы ведут отечественную войну против чужеземцев, а в такой войне чужеземцы победить не могут? Что мне было делать: заражать его пессимизмом? Ослаблять, когда он уже принял решение? Я чувствовал себя отвратительно. Единственное, что я мог сделать, это бормотать, что американское общественное мнение неоднородно, а вопрос борьбы между двумя блоками не так прост, как ему кажется. Бедный храбрый прямодушный Атила! Однако на этой войне он не погиб. Он служил в авиации и вернулся высококвалифицированным техником-электронщиком.

Ахрем-Ахремович, Грациан

Не более чем тень, но я узнал бы его. Студент факультета изящных искусств Виленского университета имени Стефана Батория, возможно, уже ассистент. Специальность: графическое оформление книг. Кроме того, он писал. Немного приземистый, атлетического сложения. Студенческая фуражка — мягкая конфедератка с едва заметными углами пепельного цвета, а на ней герб университета — волчьи клыки.

Anus mundi — задний проход мира

Так в 1942 году назвал Польшу один немец. Я пережил в ней годы войны, а затем много лет пытался понять, что́ значит носить в себе такой опыт. Как известно, философ Адорно сказал, что писать лирику после Освенцима — дикость, а философ Эммануэль Левинас принял 1941 год за дату, когда «Бог нас покинул». Между тем в самом центре всего, что творилось в anus mundi, я написал безмятежные стихи — «Мир» и несколько других. Написал отнюдь не по неведению. Заслуживаю я осуждения или нет? Можно было бы с одинаковым успехом сочинить как обвинительный акт, так и защитную речь.