Азбука легенды. Диалоги с Майей Плисецкой

Но можно ли привыкнуть к зависти? Это же не наслаждение, или успех, или определенное благосостояние, к которому быстро привыкают. Мне кажется, что зависть в каком-то смысле как боль. Мы же не можем привыкнуть к боли? Она всегда только твоя, индивидуальная. Неудача – это тоже боль. И ты ее должен преодолеть сам, в одиночку. В этом смысле человек обречен на одиночество. И уже от характера зависит: сложить покорно лапки или бороться. У меня твердое убеждение, что Вы – достойный восхищения и подражания борец-одиночка.

Одиночка? Может быть. Так как я была, к сожалению или к счастью, ни на кого не похожа. Это всех и раздражало. А мне было это органично. И потом у меня был успех. И это тоже раздражало, и даже очень. Да, возможно, до Щедрина я и была одиночка. А вот при нем – нет, ни одного дня. Он всегда мне во всем помогал. Остальные мешали. В театре доходило до тупой ненависти. До деревенской, когда бабы-соседки со злости показывают одна другой голые задницы. В этом выражается их полное презрение. Вот и в Большом театре было примерно так же. И вдруг появился человек, будто с неба, как ангел-хранитель, защитник. Он стал для меня всем на свете. Благодаря ему мне и удалось многое преодолеть. Один в поле не воин. Я бы одна ничего не сделала. Я бы танцевала, что я танцевала. Мне давали, конечно, выступать, потому что это нужно было в то время театру. Мною хвалились не из личной симпатии ко мне, отнюдь. Вынуждены были. В то время танцевали, за редким исключением, слабые балерины. Ими нельзя было перед вельможными иностранцами хвалиться.

История, конечно, не знает сослагательного наклонения. И все же, если бы не было Щедрина, остались бы Вы только в классическом репертуаре или случились бы другие прорывы?

Это абсолютно неизвестно, но, возможно, на «Дон Кихоте» все бы и кончилось. Не было бы ни «Дамы с собачкой», ни «Чайки», ни «Анны Карениной», ни «Кармен-сюиты», наверное «Айседоры» и других современных постановок.

Я знаю, что Вы любите читать историческую литературу. Учит ли людей история?

Не убеждена в этом. Это разные времена. Было так – теперь эдак. Как соразмеряются времена? Кто в каком времени живет? У меня стойкое убеждение, что это мы живем теперь в их времени – времени молодых. На каком угодно уровне – планетарном, государственном, личностном. На уровне искусства, профессии. И все это неумолимо сплавляется в единое целое, в историю. С этой точки зрения наша личная жизненная история, конечно, тоже представляет большой интерес. Мы же сами себе не судьи. Но каждый из нас, в той или иной мере, участник и одновременно свидетель эпохи. Мы помним порой самые незначительные (для истории или для других людей) подробности, события, встречи. Но если они врезались в твою память на всю жизнь, то это может быть интересным и для других.

Например? Мне кажется интересной любая мелочь, связанная с Майей Плисецкой. Расскажите первое, что Вам придет в голову, пожалуйста.

Хорошо, попробую. Я всю жизнь с трудом вставала рано утром. Это была для меня мука не только в детстве, но и потом. Меня часто спрашивали: «Почему вы ходили в класс к своему дяде, Асафу Мессереру, ведь у него был мужской класс?» Ходила же потому, что занятия там начинались в одиннадцать часов, а в женском – в десять. Для меня этот час был спасением. Учеба в школе стала еще большей пыткой, потому что мы должны были приходить к девяти утра. Я хорошо помню, как меня мама еле расталкивала зимой: темно, я сплю, мама натягивает на мои ноги чулки… Однажды мы, запыхавшись, прибежали в школу – в коридоре никого. Мама спрашивает у вахтера: «Опоздали?» А он в ответ: «Вы что, с ума сошли, сегодня же выходной!» Была «жуткая обида» на маму, ведь еще какое-то время я могла бы лежать в постели и высыпаться. Этот случай, как ни странно, произвел на меня такое впечатление, что я до сих пор помню то морозное утро в малейших деталях: выражение лица нашего колоритного школьного сторожа, предрассветные утренние краски, чувство пронизывающего до дрожи холода, растерянность мамы…