Азиатская европеизация. История Российского государства. Царь Петр Алексеевич

Было, впрочем, одно изменение к лучшему. Петру не нравились упреки иностранцев, писавших, что в христианской стране людей выставляют на продажу, будто домашнюю скотину, иногда даже разлучая семьи. В 1721 году царь запретил подобную практику. В указе говорилось: «…Крестьян и деловых и дворовых людей мелкое шляхетство продает врознь, кто похочет купить, как скотов, чего во всем свете не водится, а наипаче от семей, от отца или от матери дочь или сына помещик продает, отчего немалый вопль бывает; и его царское величество указал оную продажу людям пресечь; а ежели невозможно того будет вовсе пресечь, то б хотя по нужде и продавали целыми фамилиями или семьями, а не порознь». Впрочем, это гуманное нововведение не прижилось и после смерти Петра не соблюдалось.

Несколько больше, но тоже незначительно изменилась жизнь горожан. До некоторой степени подняло голову купечество, прежде всего крупное, но и оно не стало играть сколько-нибудь важной общественной роли. Попытки же введения нового городского устройства, вроде магистратов или бурмистерских палат, как мы видели, особенного эффекта не произвели. Не прижились и учрежденные в 1722 году ремесленные цеха. В Европе этот институт прежде всего защищал права его членов, в России же ни о какой защите прав речи идти не могло, и новая организация лишь увеличивала количество норм и запретов. Слабость мещанского сословия объяснялась и его малочисленностью. Из данных, приведенных у Я. Водарского, видно, что мало-мальски значительных городов с населением хотя бы в две тысячи человек на всю страну имелось только двадцать два, и проживало там чуть больше полупроцента россиян.

В существовании инородцев, обитавших главным образом в Поволжье, на Урале и в Сибири, произошло, пожалуй, всего одно новшество, уже упомянутое: свершилась по сути дела принудительная христианизация туземной элиты, что опять-таки расширило состав российского дворянства, поскольку крестившиеся землевладельцы получали все его права вкупе с обязанностями и через одно-два поколения полностью обрусели.

Итак, перемены в жизни населения России оказались менее глубокими, чем можно было бы ожидать. Петровские реформы прошли по обществу этакой рябью, затронув лишь верхний слой и почти не достигнув народной толщи.

Все дворяне, хотели они того или нет, пошли служить, начали учиться, побрились, переоделись, обзавелись новыми потребностями и привычками (см. главу «Европеизация»), но основная масса существовала всё так же: тяжело трудилась, платила подати, носила лапти и чесала бороды. В результате обозначился разрыв между низами и верхами – к социальному и имущественному неравенству прибавилось новое, культурное, которое со временем будет только усиливаться, так что классы даже станут говорить на разных языках. Российская элита переселилась в санкт-петербургскую империю, внешне напоминающую европейское государство; народ остался жить в старозаветном московском царстве.

Церковь

Важные изменения произошли в отношениях между монархией и церковью. Во времена «третьего» государства, когда после Смуты самодержавная власть ослабела, роль патриархии заметно усилилась. При Михаиле Федоровиче фактическим правителем был патриарх Филарет, при Алексее Михайловиче – патриарх Никон, притом оба титуловались «государями». В 1689 году партия юного Петра одержала победу над партией царевны Софьи, только когда на сторону Нарышкиных перешел патриарх Иоаким, сохранявший огромное политическое влияние вплоть до своей смерти. Его преемник Адриан был единственной инстанцией, смевшей противостоять грозной воле царя. Он отказался постричь в монахини Евдокию Лопухину, а во время ужасных стрелецких казней Адриан ездил к Петру со священной иконой, взывал к милосердию, совсем как митрополит Филипп Колычев, пытавшийся образумить Ивана Грозного в эпоху опричнины. Петр накричал на старика и сказал ему, что лучше знает, чем угодить Богу и Пресвятой Деве.

Судя по всему, это были не пустые слова. Царь действительно считал, что он один вправе судить, какие действия богоугодны, а какие нет. В наставлениях церкви он не нуждался. Главное же – «четвертое» российское государство, которое он строил, военно-бюрократическая империя, не допускало ни малейших разночтений в вопросе о том, кому принадлежит власть: только самодержцу. Сильная церковь неминуемо стала бы тормозом для реформ. Ее авторитет, ее параллельная жесткая иерархическая «вертикаль» во главе со святейшим предстоятелем должны были восприниматься царем как угроза.