Азиатская книга

Высоко в горах живут хмонги, про которых я знаю только то, что они пришли откуда-то с юга Китая, где их называли «мяо», и принесли с собой самые причудливые головные уборы во всей Азии, а может, и во всем мире. По этим головным уборам один клан отличается от другого. Никакому Феллини и не снились эти шляпы всевозможных форм — с ушами, рогами, подвесками, батиком и прочими украшениями; поистине невиданное зрелище. В остальном же деревня хмонгов напоминает селения манси и других коренных народов, которые я видел в Сибири. Даже свайные жилища «на курьих ножках» и те похожи. В каждой избушке — по цветному телевизору («плюс электрификация всей страны»). «The Hmong among us», — каламбурит Лиэм, пока Эппл обнимается и раскланивается со своими знакомыми — старейшинами из деревни, точь-в-точь как Наташа Бердюгина раскланивалась с манси из рода Анямовых или Куриковых. И так же как где-нибудь в Африке, в деревне у догонов или у масаи, нас окружает чумазая малышня, одновременно застенчивая и шумная, и мы фотографируемся с ними, хотя я терпеть не могу этот жанр — белый человек в окружении туземных детей, олицетворение пошлости и колониального шовинизма. Но это то, чего они от нас ждут. Есть проявления и похуже, чем это принудительное фотографирование с туземцами. Например, маленькая обезьянка, прикованная цепью к большому дереву. Обычная практика: самку убивают, а детеныша сажают на цепь. Туристам, порывающимся его кормить, продают бананы. Стабильный источник дохода, не хуже змеиного вина, даже яд из раны высасывать не надо. Кстати, свое диковинное вино у хмонгов тоже имеется: настойка на медвежьей лапе. Складывается впечатление, что жестокость к животным — местная тема. Тут же вспоминается и позавчерашний эпизод: как добродушно-пьяный хозяин бара измывался над бедным псом. Интересно, как все это сочетается у них с верой в реинкарнацию? Впрочем, хмонги-то как раз не буддисты; у них своя шаманская вера, за которую, насколько я понял, они и подвергались гонениям в Китае.

Неподалеку от Луангпхабанга есть заповедник, где можно увидеть гималайских медведей. На опушке леса среди долговязых каяпутовых деревьев соорудили вольеры с подвешенными шинами и другими снарядами для питомцев. Первая мысль: до чего же тут медведи тощие! Голодом морят их, что ли? Или просто такая порода? По сравнению с белыми и бурыми азиатские медведи субтильны, как сами азиаты по сравнению с европейцами и американцами. Красивая черная шуба с белым фартучком на груди, сонная медлительность и эта худоба — в их облике есть что-то безмерно печальное, как врожденное знание, что всего в сотне километров отсюда люди настаивают водку на отрубленных медвежьих лапах.

* * *

«Доброе утро, Луангпхабанг» — первый лаосский коммерческий фильм, вышедший на экраны в 2008 году. Незатейливая любовная драма про путешествующего фотографа, который приезжает в Лаос и влюбляется в девушку-экскурсовода. Я пробовал смотреть, но бросил. Все-таки это не Чан Ань Хунг и не Апичатпонг Вирасетакул[87]. Зато теперь я могу похвастаться, что мы побывали в настоящем Луангпхабанге, объездили его на велосипеде вдоль и поперек, видели золотую шапку заката на вершине горы возле храма Пху Си. Утро же начиналось куда интересней, чем в фильме, а именно — с кормления монахов. В течение трех дней, проведенных в Луангпхабанге, мы пробуждались в пять утра и, совершив полагающийся обряд омовения, вместе с горсткой местных пенсионеров вставали на колени на циновках, разостланных у входа в монастырь. Перед собой ставили припасенные с вечера бидоны с клейким рисом. В половине шестого из монастыря выходила колонна молодых монахов с пустыми кастрюльками в руках. Они проходили мимо нас строевым шагом, и мы торопливо кидали каждому в кастрюльку пригоршню риса. Вся процедура занимала около десяти минут. Раздав весь свой рис, обменивались удовлетворенными кивками с пенсионерами и шли завтракать рисовыми оладьями на городском рынке.

Когда я проходил ординатуру, у меня был напарник из Таиланда. Его имя, Джакапонг, оказалось труднопроизносимым для некоторых американцев, и потому он просил, чтобы его называли просто Джек. Как выяснилось, американское имя подсказал ему друг детства, кинорежиссер Апичатпонг Вирасетакул, который сам по прибытии в Америку превратился в Джо. Оба они, Джек и Джо, происходили из тайско-китайских семей врачей. И оба, как выяснилось, в юности были монахами. Джек рассказывал, что провел в буддийском монастыре полтора года между мединститутом и ординатурой. «Мне там так нравилось, что я подумывал остаться на всю жизнь. Родители меня отговорили. Но я думаю, через несколько лет все равно брошу медицину и вернусь в монастырь. Лет через пять, наверное». Позже я узнал, что в Таиланде и Лаосе монашеский постриг для молодых людей чуть ли не обязателен и, как правило, заменяет службу в армии. Возможно, эти пенсионеры, стоявшие рядом с нами на коленях у входа в храм, были дедушками и бабушками ребят, отбывавших монашескую повинность.