Азиатская книга

Кажется, для Дикки, как и для меня, Тана-Тораджа — почти что альфа Центавра. Голландский классик XIX века Эдуард Доувес Деккер, проживший полжизни в Голландской Ост-Индии, назвал индонезийцев «властелинами жемчужного ожерелья экватора». Но как вместить в сознание это ожерелье из семнадцати тысяч островов, этот разброс от тридцатимиллионной Джакарты и русского Бали до непролазных дебрей Борнео и первобытного племени ментавайцев на Суматре? Как ни нанизывай жемчужины-острова на суровую нить общей истории, как ни скрепляй застежкой под названием «панчасила»[125], все равно это ожерелье рассыпается при каждой примерке. Вот почему папуас Янто испытывает культурный шок, попав на Яву, а балиец Дикки владеет английским и даже немножко русским, но путает Суматру с Сулавеси.

Что же касается утверждения, что Бали — оазис мира и гармонии на земле, этот образ родился в 30‐е годы прошлого века благодаря грамотному пиару со стороны реформаторов вроде мэра Убуда, основавшего первую резиденцию для балийских и иностранных художников. До этого был длительный период вассальной зависимости от Явы, междоусобные войны, работорговля и голландский колониализм. Да и творческий подъем 30‐х годов на Бали продлился недолго. Потом были Вторая мировая, японская оккупация, революция и эпизодический социализм Сукарно, военный переворот и тридцатилетняя диктатура Сухарто, охота на коммунистов, массовые репрессии. Но с начала 1970‐х маркетинговая концепция «Бали — рай на Земле» начинает возрождаться. Накатывает волна туристов и экспатов, за ней — другая. За счет дохода от туризма поднимается экономика, и остров постепенно становится тем, за что себя выдает. Отстраиваются не только курортные зоны, но и деревни, в которые возят заморских гостей. В одной из таких деревень родился и вырос наш новый знакомец Дикки. Туда мы сегодня и едем.

— А вы, значит, доктор, да? Но я уверен, что вы многого не знаете.

— Да, разумеется.

— Знаете ли вы, например, что от диабета хорошо есть собачью печень?

— Впервые слышу.

— Ну вот, а еще доктор… А о том, что астматикам обязательно есть блюда из летучих мышей?

— Да, мне говорили…

— Ну, это и дети знают.

В это время из‐за угла показывается толпа в белых одеждах. Из переносного динамика слышится монотонное песнопение.

— Что это такое, Дикки?

Дикки резко выруливает на обочину и останавливает машину.

— Храмовая церемония! Хотите посмотреть? Тогда пойдемте, я вас проведу.

Толпа прихожан несет реликвии от родника, где совершался обряд омовения, к деревенскому храму. На циновке, расстеленной на земле у входа в храм, сидят жрецы, перед ними — курительницы с благовониями и «кананг сари», плетенные из пальмовых листьев корзинки с подношениями «кананг сари» (другое название — «сесаджен»). Эти корзинки — визитная карточка Бали. Их видишь на порогах домов и ресторанов, в аэропорту, в сувенирной лавке, просто на тротуаре. Содержимое корзинки может варьироваться. В обязательном порядке — цветы, остальное — на усмотрение подносящего. Сладости, клейкий рис, даже кофе и кретек. Есть два вида подношений: те, что кладут на землю, предназначены для злых духов, а те, что помещают на возвышении (например, на капители одной из храмовых колонн), — для богов.

Чтобы попасть в главное святилище храма, надо пройти сначала через расщепленные ворота «чанди-бендар» (символ открытости миру и божественному началу), а затем — через крытые башенные ворота «кори-агунг» (символ Святой горы). Территория храма представляет собой три концентрических круга. Все реликвии хранятся во внутренней зоне («утама-мандала»), рядом с башней-святилищем и троном-лотосом верховного божества Санг Хьянг Види Васа. Средняя зона («мадья-мандала») отведена для богослужений, туда допускаются прихожане. Оттуда доносятся перезвон гамелана и аппетитные запахи храмовой кухни (жареного молочного поросенка сначала используют в качестве подношения, а потом едят всем приходом). Во внешнюю же зону («ниста-мандала») допускаются все, включая туристов. Там кропят землю святой водой, разбрасывают лепестки маргариток и разбивают яйца, чтобы задобрить злых духов. Позже скорлупки от разбитых яиц наденут, как шлемы, на жесткие листья пандана, растущего на территории ниста-мандалы. Самая неожиданная из храмовых построек — амфитеатр и арена для петушиных боев. Бои — важная часть церемонии. Петушиная кровь тоже используется для подношения злым духам. Нередко в бою погибают оба петуха, и крови бывает особенно много, духам на радость. Но особенно хорошо, если один петух погибнет, а другой выживет: это символизирует идеальный баланс между жизнью и смертью, вселенскую гармонию, суть философии «три хита карана», которой восхищается Элизабет Гилберт.