Азиатская книга

У входа в храм нас встречает буйволица-хостес: за ухом у нее красивый бант, а надетое на шею ярмо украшено цветами. По краям дороги стоят вазоны с азалиями, и тут же — вездесущие пластмассовые табуретки. Под зонтиком с эмблемой «Кока-колы» сидит монах в темных очках, хотя день не солнечный. С похмелья он, что ли? Нет, не с похмелья, не надо судить обо всем со своей колокольни. Просто он знает все наперед. И действительно, не прошло и получаса, как сонную пелену утреннего тумана продырявили солнечные лучи.

На солнце картина преображается: теперь гора перед нами похожа на вздыбленную спину разъяренной кошки, и весь пейзаж — взрыв цвета и формы. Экзотичность этих красот завораживает; она и величественна, и неприступна, и лирична, будто создана специально для поэзии и медитации, для буддийских созерцаний, для фигуры одинокого рыбака в конической шляпе. Но теперь, под палящим солнцем, легче представить себе и другой взгляд на ту же картину — точку зрения бывших десантников и морпехов, моих пациентов из Ветеранского госпиталя, которым «проклятый Нам» все еще снится, спустя сорок лет (как и их «Фантомы» и «Хьюи» наверняка до сих пор снятся тем, чьи деревни они жгли напалмом). Для них эти пейзажи — видения ада. Зловещие джунгли, лопасти пальмовых веток, защитный цвет заливных полей и заболоченных водоемов, воздух, пахнущий смертельной лихорадкой. Вот что отражено в фильме Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня». Веселый Будда с брюшком-жемчужиной превращается в дразнящую маску демона из неведомого буддийского ада, бодхисаттва на цилине — в черта на свинье, райские кущи — в дебри, где притаился «чарли»; длинный пещерный коридор ведет не в светлую обитель Ам Тьен, а в самую сердцевину мрака. Фильм Копполы, как и вдохновившая его книга Конрада, — о природе зла, о его истоках. Что говорит по этому поводу йогачара?

* * *

Занятие второе: буддийско-католический катехизис. Вопрос: как соотносится Татхагатагарбха (Единый ум и дхармовое тело Будды) с сознанием (виджняна)? Ответ: одна свеча, отражающаяся во множестве зеркал. Иначе говоря, по сути своей они тождественны. Вопрос: но из‐за чего возникает множество отражений? Ответ: из‐за клешей (страстей, пристрастий). Будучи охвачена клешами, Татхагатагарбха превращается в виджняну, проецирующую свои омраченные содержания вовне и порождающую тем самым сансарическое существование. Другая метафора — озерная гладь. Клеши — ветры, дующие над спокойными водами Татхагатагарбхи и вздымающие волны сансары.

Вопрос: но откуда берутся клеши? Тут мы подходим вплотную к проблеме теодицеи. Другая, более привычная для европейца постановка того же вопроса: разве может всеблагой и безграничный Господь содержать в себе зло как изъян? Ответы, предлагаемые светочами европейской мысли, не слишком убедительны. Боэций утешается философией. Абеляр пишет назидательные письма Элоизе. Дионисий Ареопагит уходит в апофатическую несознанку: «Зло не исходит от блага, а если исходит, то оно не есть зло». Ориген уподобляет зло природным явлениям вроде дождя. Для людей, в зависимости от обстоятельств, дождь может стать либо злом, либо благом, но по природе своей он, как и любое явление, нейтрален. Абсолютного зла не существует просто потому, что к божественному началу такие категории неприменимы; скорее они свойства человеческой апперцепции. Гностики постулируют существование отдельного злого Демиурга. Августин определяет зло как отсутствие блага и не считает его субстанцией. Фома Аквинский вторит Августину: «Зло — это или неполнота добра, или скрытая недостаточность, или оно ничто». По Аквинскому, зло лишено реальности; с другой стороны, оно существует как необходимое условие для проявления в мире свободной воли. Аверроэс видит источник зла в «необходимости материи», то есть в невозможности играть не по правилам. Божественное начало есть система естественных детерминаций, чьи законы не могут быть нарушены даже их создателем. И, наконец, немецкий идеалист Шеллинг предполагает наличие «темной основы» в самом Творце. В этом он вроде бы совпадает с буддийскими философами школы Тяньтай. «Природе Будды присуще не только добро, но и зло, так как все миры, включая ады, проникают друг в друга». Так же считает и философ йогачары Параматхи. Он пишет: «В изначально пробужденном Едином уме присутствует аспект непробужденности, то есть алая-виджняна. Обретение пробуждения (Будда) сущностно тождественно изначальному пробуждению, образующему субстанцию абсолютной реальности Единого ума». Кто бы мог подумать, что буддийские мудрецы изъяснялись таким схоластическим языком? А главное — как соотнести всю эту схоластику с ужасами войны? С напалмом, агентом «оранж», самосожжением буддийских монахов; с пожизненными кошмарами, преследующими тех, кто выжил? С океаном детских слез?

3