Азиаты

— Об Аллахе надо помнить всегда — это верно, но не забудь, сын мой, о своём дяде Мураде. Прошло много лет с того дня, как утонула русская баржа с больными и ранеными солдатами, но один Аллах ведает, умер или жив твой дядя — Аллаху молись и у людей спрашивай о Мураде. На Тюбкараган доберётесь — сразу у мангышлакцев узнай о той утонувшей барже и о спасшихся. Мангышлакцам скажи, из какого рода ты сам и твои джигиты. Скажи им, а то они давно забыли о нас, бежавших из Хорезма на Мангышлак, а оттуда на Куму. Пусть узнают, что самыми первыми ступили на западный берег Каспия Береки…

— Хай, Берек-ага! — недовольно воскликнул Нияз-бек. — Зачем обманывать мангышлакцев? Ты думаешь, они не знают, кто самым первым оказался на Куме, Маныче, Калаусе? Они очень хорошо помнят Чингиз-хана и его внука Джучи, который погнал хорезмских туркмен к южным берегам Каспия. Преследуя их, он заставил их бежать по Талышским горам, по Шемахе и Дагестану, пока не выгнал в эти степи, где теперь мы живём. Да будет всем известно, и тебе тоже, Берек-хан, что твой прадед и дед хорошо знали, куда они идут, когда переправлялись вместе с калмыками через Волгу. Они шли на землю своих предков. Именно эти места захватили Береки, на которых во времена Чингиз-хана селились туркмены Хорезма.

— Вах-хов, дорогой Нияз-бек! — властным тоном прервал затянувшийся рассказ своего нового родственника Берек-хан. — Ещё два-три слова, и ты начнёшь утверждать, что именно тогда сошлись туркмены с казаками…

— Именно тогда они и сошлись, и тогда же казаке приняли наши обычаи вместе с шапкой-трухменкой и талаком!

— Болтун ты, Нияз-бек, — небрежно отмахнулся он него Берек-хан и продолжал: — Не слушайте его, джигиты. Приедете в Хорезм — скажете о себе так: мы люди из России, но сами туркмены. Мы служим русской императрице, но кровь у нас туркменская… Постарайся, Арслан, найти самого главного хана в Хорезме — передать мой поклон и просьбу защищать вас, пока будете в коренной Туркмении,

— Надир-шах — самый главный, — вновь эаговорил Нияз-бек. — Он родом из туркменского племени афшар. Пусть у него ищут защиты.

— Надир-шах на Кавказе, а Хорезм — на Арале, — умно высказался Тахир-мулла. — Только один Аллах н там, и тут, потому что он на небесах. У Аллаха ищите защиты, сынки…

Разбрелись джигиты по своим кибиткам, когда запели первые петухи. Берек-хан слез с тахты последним, остановил Арслана:

— Сынок, если с дядей вернёшься, продлишь на десять лет жизнь матери. Она, как и я, только и думает о Мураде…

— О чём просишь, отец, — обиделся Арслан. — Разве надо напоминать об этом… Разве я не туркмен на рода Береков?

— Ладно, прости, сынок… Иди спи… Надо отдохнуть перед дорогой.

Жарко прощался Арслан с женой. Всю ночь перед выездом ласкал её: сам не спал и ей не давал. Сколько слов о любви было сказано, сколько слёз молодой женщиной пролито. Под утро лишь уснули в крепких объятиях, а в полдень Арслан по-мужски обнял жену, мать, отца, кликнул джигитов и поскакали они на Астраханскую дорогу, не оглядываясь, чтобы больше не бередить душу себе и своим родственникам.

Весь путь до Астрахани, с остановками на ночлег, покрыли за пять суток. Остановились в индийском караван-сарае, в низких комнатах без окон, где уже бывали не раз, когда приезжали на базар. Кубанца отыскали на гостином дворе — он давно и с нетерпением ждал джигитов. Сразу же повёл их на пристань, где среди вереницы галер, баркасов, шкоутов и прочих кораблей стоял быстроходный военный бриг, принадлежавший Каспийской флотилии. Капитан брига поджидал у трапа: знал уже, куда ему плыть и за какой надобностью. Кубанец ввёл Арслана в каюту, закрыл дверь и приказал джигиту раздеться догола.

— Эй, Вася, зачем дурака валяешь! — вскипел Арслан. — Я не женщина, я — джигит! Я в Крыму воевал!

— Знаем, что не женщина! — Кубанец засмеялся в достал из сундучка, принесённого с собой, широкий пояс с множеством карманчиков. Вынул из одного, другого, третьего, и так из всех десяти золотые слитки, дал подержать их Арслану, затем водворил на своё место и опять приказал: