Азимут бегства

Для Тысячи Пальцев наступили трудные времена. Последнее свое задание он выполнил по просьбе друга. Эту просьбу он заслужил своей безупречной репутацией. То был сильнейший яд, редкий и трудно обнаружимый, создание которого уходит в давнюю историю суфийских таинств. Когда-то это была особая, изощренная форма исламской мести, которую на этой планете никто не видел уже почти тысячу лет. Это скорее зелье, чем яд. Руки жертвы поражаются, начиная с пальцев, которые отделяются от суставов, а ногти отваливаются прочь. Это очень неприятная и страшная смерть, которую припасали для самых отвратительных преступников.

Говорят, что своему искусству он выучился по похищенной из Ватикана книге, сам по себе редкий случай, который тоже стал пищей для многочисленных легенд и слухов. Определенно, Тысяча Пальцев — единственный живой носитель таких фокусов.

Предмет его гордости — это умение работать прикосновением, взглядом и другими органами чувств, которые служат входными воротами яда. Он порицает чаши и аптекарские весы, предпочитая запахи. Правда, сейчас он страдает от тяжелого артрита, и руки его стали не те, что были раньше. Да и зрение с обонянием и памятью на запахи тоже стали подводить. Он боится, что ему изменило чувство меры, что он потерпел неудачу, потерпел впервые в жизни, не справившись с задачей.

Но, может быть, все это только ни на чем не основанные слухи, может быть, все это нашептывает на ухо Тихому Пьянице судьба, которая ведет его. Сейчас он один, пьян и, шатаясь, идет по вымощенному булыжниками проулку. Впереди какой-то склад, старая антикварная лавка, и он останавливается, чтобы посмотреть через окно на полки, уставленные всяким замшелым хламом.

— Привет, Будда.

Он изумленно смотрит на полуторадюймовую статуэтку толстого смеющегося человека, которая столько лет простояла на торпеде его автомобиля, которая так понравилась Габриалю и которую у него сперли в Мемфисе.

Он делает несколько неуверенных шагов вперед, прижимается к стеклу, кашляет и шаркает ногами по мостовой. На затылке все еще дает о себе знать шишка от удара монтировкой.

Проходит еще некоторое время. Он продолжает внимательно рассматривать своего Будду. Ему хочется петь, но он решает заняться вокалом немного позже.

— Хочешь виски? — спрашивает он у статуэтки.

Он резким пьяным движением извлекает из кармана бутылку.

Окно старое, стекло хрупкое. Бутылка проходит сквозь него, как горячий нож сквозь масло. Острые осколки падают к ногам Тихого Пьяницы. Он поранил руку, но не сильно, и не обращает на порезы никакого внимания. Он хватает Будду и вместе с бурбоном сует его в карман. При каждом движении они звенят друг об друга. Как же трудно бежать по такой неровной мостовой. Ночь, мостовая неровная, да и выпил он сегодня немало.

То, что ему надо, он находит через шесть домов. Старая железная пожарная лестница, почерневшая от старости, оказывается съемной, и он затаскивает ее на крышу. Пока он тянет лестницу за собой, она издает противный железный визг. Втащив лестницу, он привязывает ее к крыше старой ржавой цепью. Обрызгав себе плечи бурбоном на счастье, он ложится на спину и начинает петь, поставив статуэтку Будды в ногах. Песня вырывается из его горла сама собой, он слишком сильно устал, чтобы думать о том, что именно он поет. Фабричные песни, и старые блюзы, и даже несколько псалмов.

Так проходит вся ночь. Во вдохновении. Светает поздно. При ясном полуденном солнце он продолжает лежать на спине и петь. Около четырех часов он встает. С соседних крыш на него смотрят удивленные люди, но никто не хочет с ним связываться. Перед самым закатом приезжает полиция. С большого расстояния он видит крыши Ватикана. Оттуда доносятся выстрелы. Ему становится грустно. Теперь он поет тихо, слова его плывут, подхваченные горячим дыханием ветра, влекомые вниз грузом смерти. Не то чтобы это было большой неожиданностью, ведь даже Тихий Пьяница знает, что если в начале было слово, то для конца может понадобиться песня.

77

Медленно тянутся томительно долгие летние дни. Римляне в отпусках — кто путешествует за границей, кто веселится на внушительных загородных виллах. Рано утром в город пробрался сильный ветер, да так и остался на весь день. Клубы пыли летают по булыжным мостовым, как дикие всадники призрачной орды. Из своего окна Исосселес видит ворота Святой Анны и жилой многоквартирный дом напротив. Он не знает, как туда попасть, но зато великолепно видит, как оттуда выходят.