Азм Есьм

— Где? — снова удивился Митрич.

— Что где?

— Груз такой… в сто пудов. И чего сто пудов-то?

— Нигде и ничего. Это образное выражение, присказка такая.

— Аааа, — затянул гласную в осознании происходящего домовой, и, не останавливая звука, продолжил. — Ааа-яяяя уже третьи лапти меняю. Осталось две пары, а лыка надрать в этих мертвых местах нету-ти. Одни-то еще можно починить, а две пары придется выбросить. Вот если бы большого червяка обнаружить, глядишь и сапоги бы сделал.

Продолжил разговор Колояр, но совсем не поднятую Митричем тему. Он все также волновался за Сивку поэтому начал говорить о «своей рубахе»:

— Как вы думаете, если я не стану коня из перстня вызывать, я его не потеряю. В смысле коня?

— Коня точно не потеряешь, а вот перстень… — успокоила его Валька. — Ладно, что стоять и лясы точить. Идти нужно вперед. И эту «Есть» искать. Нет, не «пить», а «есть» выпало. А почему? Вот объясните мне, почему «есть», а не «пить»!

— Пить вредно, — перебил словесный понос, который порой открывался у Вальки, Нарви. После чего поднял палец вверх в жесте философского смысла.

— Кто бы говорил? Сам первый за кувшин хватаешься и больше всех дудонишь.

— Правильно, поэтому и говорю так, ибо из личного опыта знаю и ведаю. Но ты права, стоять смысла не имеется, надо двигаться вперед.

— Эх, мои лапти…

— … Валенки да валенки, эх, да не подшиты стареньки, — снова передразнила домового Валька и показала тому язык, на что Митрич махнул рукой, но причитать прекратил. И группа двинулась в единственном, но от этого не менее неизвестном направлении.

Дорога выныривала из серого тумана, чтобы вновь в него нырнуть метров в пятидесяти впереди. Серость начиналась от серого неба, переходила в серую мглу, чтобы затем рассыпаться на серой земле серыми каплями тумана. Более-менее пригодный кусочек видимости, где еще удавалось рассмотреть окружающий пейзаж, ограничивался все тем же кругом в пятьдесят метров. Это угнетало и вносило уныние.

Валька, попытавшись пристать к каждому, получила в ответ лишь косые взгляды на свои подколы, и со временем заткнулась. Тяжко прикалывать того, кто никак на это не реагирует. Но неугомонная юная душа требовала действа.

— Давайте, споем что ли? — обратилась она ко всем.

— А, что петь будем? — поинтересовался дварф.

И тут выяснилось, что репертуар у всех совершенно разный, поэтому композиции в стиле попсы 21 века никак не уживались с русскими-народными и дварфово-подгорными. Если кто-то пытался затянуть что-то свое, все остальные тупо смотрели на него и в лучшем случае пытались слушать. В худшем предлагали завершить песнопение, причем, иногда очень резко и в нелицеприятной форме. Казалось, что сама атмосфера, давящая на людей, раздражала и заставляла выплескивать его на других. Поэтому переругивания были перманентными. Дольше всех с песнями продержалась Валька, как «продюсер концерта», перейдя на частушки:

— По дороге мы шагаем, букову одну искаем. Что с ней делать, коль найдем? «Есть» ли будем, аль сгрызем? Коли кушать — то лады. Не болели б животы. Ну, а нет, судьба настала… — тут Валька замолчала, подыскивая концовку для своей «нетленки», но придумать рифму помогла Айка.

— … Замолчи, уже достала. — На этом первый акт походного концерта закончился, перейдя в антракт.

— А, что еще делать? — попыталась оправдаться сыщица, но небо перечеркнул всполох. — Ой, что это? Гроза что ли приближается?

Сверкнуло где-то в стороне. Но вместо грохота грома до отрядовцев докатился нечеловеческий стон. Он был таким пронзительным и жалобным, что вызвал дрожь по всему телу.

— Не гроза это. Душа отмучилась, — пояснил Митрич.

— Какая душа?

— Знамо дело какая, непокаянная. То есть, уже покаянная, а ранее непокаянной была, за что и отбывала срок, страдая. А как очистилась, так и ушла на перерождение к Роду. Теперь родится чистой, чтобы вновь грехами мараться. Память-то стирается при перерождении. Снова нужно учиться различать добро и зло.

— Ты сейчас про что вообще??? Говори понятно, а то навел тумана, как будто его тут недостаточно и без тебя.

— Куда еще понятней. Умирает человек, проходит Каленов мост его душа и ждет своей участи. Всю его жизнь взвешивают бесстрастно и отправляют на перековку, я бы так это назвал, в Царство Пекельное. Если мало грехов человек набрал за жизнь свою, то и наказание будет слабым и коротким. А уже коли грешил, то тыщи лет может очищение происходить… А чистят страданиями — огнем и кнутом. Как смоет все грехи, так душа и отправляется на перерождение. И совершенно чистой летит к Роду, чтобы начать новый круг бытия.

— Да в гробу я видала такую баню!!! — возмутилась Валька. Но осознав, что выражение «в гробу видала» к данной ситуации не подходит, поперхнулась. Точнее высказывание, как влитое вписывалось в рассказанное Митричем, и это совпадение… Да ну его, еще накличешь Лихо. Накликала!!!