Азовский гамбит

Последним ко мне подошли прощаться Анисим Пушкарев вместе с дочерью — новоявленной княгиней Пожарской. Поскольку молодой супруг отправлялся вместе со мной, глаза у Машки были, что называется, на мокром месте.

— Ну, полно, — попытался утешить я воспитанницу. — Мы ведь ненадолго!

— Ты так всегда говоришь, — хлюпнула она носом, не сводя глаз со своего суженного, — а потом, раз, и на войну ускакал!

— Ну, хочешь, повелю ему остаться? — хитро улыбнулся я, увидев, как вытянулось от подобной перспективы лицо стольника.

— Нет! — твердо возразила мне Марья. — Служба первое дело!

— Ну, вот и договорились. Иди поцелуй своего милого еще разок на прощанье, да мы поедем.

— Все в порядке? — спросил я у Анисима, воспользовавшись тем, что мы остались одни.

— Все сделал как велено, — так же тихо отвечал мне стрелецкий голова. — Дом справный куплен в Кукуе, со всей мебелью и прочей обстановкой. И денег дал, на первое обзаведение. Так что не пропадет, я чаю, Анхелика.

— Я тоже так думаю.

— А если? — помялся в нерешительности Анисим.

— Что еще?

— Ну, вдруг дите будет?

— Вот когда будет, тогда и будем думать! — строго посмотрел я на него. — В крайнем случае, воспитаешь. Я же твоего воспитываю!

Несколько ошарашено посмотрев сначала на меня, потом на карету, в которой уже сидели мальчишки, Пушкарев задумчиво почесал затылок, но возражать не посмел.

Верфь встретила нас молебном и одуряющим запахом свежих дубовых стружек и смолы. Посреди нее исполином возвышался корпус будущего галеаса, а вокруг него, как свита подле короля, теснились галеры в разной степени готовности, еще одна качалась на воде у недавно выстроенного причала, и на ней собирались ставить мачты. Судя по всему, именно ее и доставили из Голландии.

Выглядел этот первенец будущего Российского флота довольно нарядно. Обе надстройки и носовая, и кормовая обильно украшены резьбой, а на транце вдобавок еще и барельеф со сценой поединка Давида и Голиафа. Для галеаса также заготовлен декор, только гораздо более пышный. Там уже не фигурки, а настоящие скульптуры, да еще и позолоченные. Венки вокруг портов и масса других архитектурных излишеств.

Узнавая перед заказом стоимость корабль, мое величество слегка обалдело. Дело в том, что 32 пушечный фрегат, а галеас по сути тот же фрегат и есть, только с гребцами на нижней деке оценивался ни много, ни мало в сто пятьдесят тысяч гульденов, причем почти половину из этой суммы составляли именно украшения с вооружением. А его ведь еще необходимо доставить и собрать, что тоже не бесплатно.

Пушки, хвала создателю, мы умели лить и сами, а вот декор. В общем, я потребовал обойтись без всей этой буржуазной роскоши, а в ответ наткнулся на стену непонимания, как со стороны своих ближников, так и со стороны подрядчиков. То, что боевой корабль вполне может обойтись без украшений, просто не укладывалось у них в голове.

— Умаление чести! — заявили одни.

— Над вами будут смеяться по всей Европе, — вторили им другие. — Скажут, что русские задолжали подати Крымскому хану, а потому не могут заказать нормальные корабли…

— Мне плевать на мещанские вкусы! — рявкнул я в ответ, но после долгой осады сдался и разрешил «немножко, чтобы не совсем уж по-нищенски». И вот вам здравствуйте.

— Красота! — хмыкнул я, глядя на все это великолепие и прикидывая про себя сколько бы стоил в таком случае «полный фарш».

— Лучшие мастера Антверпена приложили все усилия, чтобы ваше величество остался довольным! — сдержанно поклонился голландский мастер, не уловивший в моем голосе сарказма.

— Господин, как вас?

— Уго Вандам, государь.

— Слава тебе господи, хоть не Жан Клод!

— Что простите?

— Я спрашиваю, сколько времени займет достройка оставшихся кораблей?

— Галеры — самое многое месяц. Галеас можно спускать хоть завтра. Ваши мастера оказались вовсе не такими безрукими варварами, как об этом толковали у нас.

— Кому интересно, что болтают пьяницы в тамошних кабаках, — пихнул мастера в бок Петерсон.

— О, нет, — возразил Вандам, очевидно, имевший скверную привычку резать правду матку не взирая на последствия. — Так сказал один шведский епископ, прибывший к нам с посольством короля Густава Адольфа. По слухам, он много путешествовал, проповедуя слово божье.

— Этого сукина сына случайно звали не Глюк? — нахмурившись, спросил я.

— Совершенно верно, государь. Я даже как-то был на его проповеди, когда он обличал рабскую сущность московитов и их склонность ко всем смертным грехам, включая содомский.

— Видит бог, когда-нибудь я вобью ему эти слова в глотку, — пробормотал я, после чего снова обратился к мастеру. — Вот что я вам скажу, друг мой, находясь в России, не стоит повторять явные глупости, даже если их сказал ваш епископ.

— Как будет угодно вашему величеству, — сообразил-таки, что наболтал лишнего голландец.

— Ну и поскольку к спуску все готово, то завтра все и устроим.

— Тебя лишь ждали государь, — вылез вперед Минин, — чтобы ты ладьи сии нарек, да дланью царской благословил.

— Вот и славно, — согласно кивнул я. — Надеюсь, хоть копировать этих идолов не стали?