Азовское море и река Рожайка (рассказы о детях)

— А я и революционерам хлебушек давала, и всем, кто просил, — бабушка села на низкий стульчик, выловил крюкастыми пальцами очередного бычка из корыта.

— И что?

— И ничего. Живу, видишь? Плохого людям не делаю. Никому.

Пискнула калитка, Генка с Колькой махали Славке руками:

— На море пойдем! Чего здесь сидишь?!

Славка посмотрел на бабушку, на корыто с бычками.

— Ступай-ступай! — как-то даже облегченно, будто радовалась этому, сказала мать его матери, но затем, когда он вскочил со своего стульчика, рукой поманила его и приказала шепотом. — Никому о нем не говори! Пусть себе живет. Понял?!

Никогда раньше таким доверительным тоном со Славкой никто не говорил. Он нахмурил брови, приподнял плечи и сказал ей:

— Ладно. Никому не скажу.

И побежал на море. И никому ничего не сказал, хотя и очень ему хотелось рассказать друзьям о бабушкиных революционерах, бродягах и прочих попрошайках.

Мы идем по Уругваю

Они возвращались из летнего кинотеатра дома отдыха, фильм там смотрели классный — «Война Гаучо». Вечер был черный-черный, теплый-теплый. И Колька вдруг запел от такой черноты:

Мы идем по Уругваю, аю!
Ночь, хоть выколи глаза,
Слышны крики попугаев, аев!
И другие голоса.

Конечно, пел здорово — громко, четко: эхо носилось по черным акациям, как бешеное. Пропел Колька куплет и говорит:

— Айда к Санько в сад? У них вот такой белый налив.

— Да ну, — у Генки в саду этого добра хватало.

— А грушу они посадили, видел? С два моих кулака каждая.

— Она первый раз плодоносит. Всего три груши на дереве.

— Нам хватит. Попробуем хоть иностранную грушу.

— А почему она иностранная — на нашей ведь земле растет? — спросил Славка.

— У них старший сын в загранку ходит, оттуда привез. Может даже из самого Уругвая.

Я иду по Уругваю, аю.

— Вообще-то их дома нет, — Генка клюнул на грушу уругвайскую. — Айда.

Ночь, хоть выколи глаза.

— Тихо ты!

Мальчишки подошли к участку Санько, на котором торчали крохотные деревца и стоял небольшой домик-времянка без света.

— Никого нет, точно говорю. Они обычно долго не спят, — Колька оглянулся и перемахнул через загородку.

Уругвайскую грушу они искали долго: фонарик включать нельзя было, но все-таки нашли. Маленькое деревце еле стояло под тяжестью трех своих груш и тяжелой южной ночи. Колька потянулся за плодом.

— Не отрывается! — шепнул он отчаянно. — Вот это сорт. Ух, наконец-то! Рвите, чего уставились. Славка, тебе самую большую. Вон ту.

Славка дернул на себя грушу, она не оторвалась — деревце согнулось в дугу.

— Ветку держи. Вот так. Побежали, а то заметит кто-нибудь. Здоровые, как бомбы.

— Ложись, идет кто-то! — Генка упал в картофельную грядку, прижав под себя свою бомбу-грушу.

В соседнем огороде кто-то прошелся туда-сюда, постоял, поохал, вернулся в дом.

— Бежим!

Они отбежали подальше от опасного места, включили фонарик:

— Точно, уругвайские! — оценили в один голос и, как самые голодные на свете нищие, набросились на груши.

Они были жесткие, недозрелый сок вязал рот, а крепкая мякоть забивала зубы, но…

— Классный сорт! — чмокали от удовольствия воришки.

А через день, проходя с донками на море мимо участка с оборванной уругвайской грушей, Славка увидел девчонку. Маленькая девочка стояла ручками в загородку и смотрела обиженными глазками на дорогу, на пыль, которая поднималась облачками от Славкиных сандалет, на руки его с донками. Волосы ее, ярко-желтые, свисали двумя тугими косичками через плечи на грудь; на щеках обиженно темнели ямочки, нос-курнос грустно подрагивал и, казалось, вот-вот она крикнет Славке по-девчоночьи: «ты зачем мои уругвайские груши съел, вредный?!»

Разбойники

На танцплощадке дома отдыха Славка днем играл в настольный теннис, а вечерами смотрел, как взрослые танцуют разные фокстроты и танго. Ничего интересного в их танцах не было, но однажды он увидел там настоящего мужчину. Брюки на нем были трубочкой, цвета луны полуночной, рубашка — серо-голубая с серебристыми металлическими пуговицами и закатанными до локтей рукавами, ботинки — черные, блестящие, острые как пики. Он вступил загорелый на танцплощадку, кружившуюся в военном вальсе.

Танцевал он с самыми красивыми девушками, курил важно, разговаривал с дружками словно бы нехотя. Славка завистливо рассматривал гордого танцора, а тот спокойно пускал колечками дым папиросы с длинным фильтром.

— Пошли фильм смотреть, — сказал Колька.

Фильм был двух серийный, американский, но про нашего Кутузова и про русскую войну и мир. Возвращались мальчишки домой поздно, долго болтали у Колькиного дома. Деревня, утомившись от зноя и летних забот, надышалась наконец-то прохладой, исходящей на землю от звезд, от луны и от моря, и пошел по побережью усыпляющий все живое кузнечиковый стрекот. Мальчишки сказали друг другу: «Пока!» сделали несколько шагов от Колькиного дома, и вдруг сонную тишь-благодать вспорол резкий щелчок:

— Трах!

И тут же дернулись в будках собаки, шарахнулись в садах кошки, застучали то тут, то там двери, закричали люди: