Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

Просыпаюсь на следующий день и вою от боли: рука, а точнее, подмышка, о нет… эпидемия что ли какая?! Сглатываю слюну — больно. С подмышки словно кожу содрали, горит, щиплет, ноет, а завтра ничего не буду чувствовать, потому что начнется некроз и у меня все это место вырежут. К дерматологам очереди, запись за две недели. Возле аптеки парни, нанятые зеленщиком, торгуют лекарствами, потому что в очередях с такой болью не выстоишь. Это уже вторая эпидемия за мою жизнь. Предыдущая была в пятидесятые годы. Помню о ней из рассказов дядюшки. Это была эпидемия припорошенности. Болезнь, которая не затрагивает только самых больших городов и самых богатых родов. Начиналась она в какой-нибудь самый обычный, скажем, вторник. И все грустны, серы, припорошены этим углем, этим вторником. Невкусным обедом. Нулевой перспективой поездки в теплые края или выигрыша на тотализаторе. Удаленностью от ближайшей лагуны на световые годы. Потом глаза делаются красными от угольной пыли, а люди — все более серыми, их лица — все более сморщенными, некрасивыми, и вообще они стареют. По бассейну ходило сплошь вокзальное старичье. Глаза чесались, перхоть с волос сыпалась, ногти грибок пожирал, неприятный запах изо рта, личики такие скукоженные сделались (сам видел на снимках), сморщенные, словно яблоки печеные. Люди становились точно чернослив сухой и глупели от этого, превращались в дебилов. Как теперь в аптеку, так тогда и в парк аттракционов очереди стояли, на «карасоль» — так по-силезски карусель называют. Короче, становились полными идиотами, впадали в детство, им хотелось, чтобы было поцветастее, повеселее, потому что веселье — единственное лекарство от старости и от припорошенности угольной пылью. Конфетти и такие свернутые бумажные трубки — дуешь в них, и они разворачиваются — «тещин язык» называются. Вся территория покрывалась разноцветными клочками после фейерверков, взрывов, дядюшка тогда кучу денег заработал на своем тире, о чем ниже. А всего лишь он краски продавал в порошке, в жидком виде, в мыльных пузырях и сладостях, разноцветную сладкую вату и радугу в драже. Зимой краски в холодных краях линяют. Даже без эпидемии припорошенности. Сам этим периодически занимаюсь. Распечатываешь такой листок на принтере, что, дескать, за петардами сюда. Вставляешь в пластиковый файл и прикрепляешь к дверям гаража. Я там под Новый год, когда царит вечная зимняя ночь, петарды продаю. В гараже. Чуть ли не за полцены. Собирается вся щаковская бомжарня, до петард охочая. Как же они любят, чтоб взрывалось. Например, целыми днями то яблоко, то капсюль на проезжую часть бросят в надежде, что машина по ним проедет и их расхуячит во все стороны. А еще любят зажигалкой все попробовать, например расписание на автобусной остановке поджечь. Один раз даже нашу рекламную тумбу подожгли. Вот какая в народе потребность разноцветья! Красное в ночи кого хочешь возбудит, кого хочешь подожжет. А поскольку серо, то лампочками наподобие елочных все в этих холодных краях увешано, и в этом серо-стальном свете они зажигаются и гаснут. Но такие лампочки только на то и годятся, чтобы подчеркивать серость того, к чему прицеплены.

А именно мира.

Ну а эта эпидемия зимнего загнивания чуть ли не каждый год в том или ином виде нас посещает, хотя до сих пор мы ей как-то противостояли и она нас не брала, женьшень пили, а теперь только Фелек здоровым остался и за нами ухаживает. Затыкая нос. Фелек, принеси мне горячей воды! Приведи врача-частника, а то, если у Саши руки отнимутся, я отказываюсь дальше жить! Я уже в калькуляторе клавиши поломал, когда расходы на лекарства и докторов подсчитывал, а что поделаешь, нету выхода. Эй ты, Саша, а вдруг придет тот докторишка подслеповатый, у которого мы компьютер спиздили, а я сейчас на компьютере том все наши приключения описываю? О, блин, шеф, уж он-то нас и вылечит! Но пришел другой, уфф. Сюда, доктор, это здесь! Спасайте нас, заживо гнием! А уж как отвратительно выглядят эти лишаи, а уж что, пан доктор, творится в домах бедняков! У одной женщины до головы все съело, так и схоронили! В самом конце только эта голова о помощи взывала, остальное ампутировали. А голова та еще пела шахтерский гимн! Жант Францковяк — не знаю, слышали вы о нем? — тоже совсем сгорел. А доченьки-то его так и не объявят о его смерти, ой не объявят… Саша, ты слышал о Францковяке? Том самом, который «не скупись для папы»?

Он из французских поляков, Саша. Они потом в Польшу на экскурсию приезжали. У всех французские паспорта, а имена по-нашему звучат, ну, например, Болеслав Врона. А так все настоящие французы. С гордостью о себе говорили: «Рихтиг[26] поляки — суть вестфаляки». Потому что после Первой мировой войны они приехали на работу во Францию из Вестфалии. Потом пошли картошечники, то есть выходцы с познаньских земель, а в самом конце иерархии Босые Антошки, из русской части раздела Польши.