Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

Но это одна сказка, а вторая вот какая: в глубине, на той же самой огороженной территории, новая ухоженная хаза, вписанная в старинный шляхетский дворик, но с окнами-стеклопакетами, пластиковыми белыми колоннами и ступеньками, а газон перед ней как искусственный на английском стадионе. Гаражи с козырьками, застекленный первый этаж, через стекло пальмы видать, компьютеры, столы! Какие-то залы наподобие спортивных, все путем, только нищета поселилась в усадьбе большого богача. Террасы, зонтики, бассейн. Ну и ко всему этому сторожка, звоню по домофону, откройте, люди добрые! Я совсем с дороги сбился, скажите хоть, в какой части земли этой допотопной страны нахожусь я? Может, в Мазовецком воеводстве? Нижнесилезском? Подкарпатском? Еленегурском? А может, и на Поморье? А то и в Люблинском? Да хоть стаканом чаю спасите человека бедного, с пути-дороги своей сбившегося! Откуда вам знать, а может, я святой Кирилл, а Мефодий сейчас подойдет, только брусники подсоберет, ибо плодами придорожными пробавляемся. Но раздался какой-то электрический звук, я толкнул дверь, которая сама отворилась, а за нею — никого. Старая Марыхна сразу почапала к бедной хате и была такова. Да и меня и сердце, и инстинкт тянули сначала к бедненькой хибарке, ибо я прибыл сюда прямо из сказки о Пясте-Колеснике и жене его Репке. Да и у кого, как не у бедняков скорее искать утешения. Чем у богачей. Перед хибарой дерево раскидистое, все в зеленых шарах омелы, высохшее, ибо холеры эти все соки из него вытянули. Омела вообще пожирает все польские деревья, польские тополя. Власти должны отрядить людей с пилами, чтобы каждое дерево в стране окончательно от паразита освободить. А здесь, наверное, шаров с тридцать присосалось. А чего не высосала омела, высосет из ствола трут.

Шарик мало кишки в лужу не выбрехивает. А что глотку рвать? Э-э-эй! Есть кто живой? Стучу в дверь. Открывай, если кто есть, человека, с дороги сбившегося, спасай! Стопкой первача! Заглядываю я в то окно. Внутри вся как есть старопольская хата или еще какой скансен. На постели множество подушек. Керосиновая лампа на столе, одним словом, «Цепелия»[69]! Эй! Добрая женщина! Эй, мамаша! Где вы? Хотел было в стекло постучать, да сообразил, что не стекло это вовсе, а какая-то мягкая пленка. Делать нечего, ухожу. Заглядываю в колодец, а колодец-то только снаружи колодец для виду, потому что в середине засыпан, один сруб выступает. Эй, люди, поумирали, что ль?! Прислоняю нос к этому как-бы-стеклу из пузыря. Лежит там на столике большой калач. Но старая Марыхна уже дверную задвижку отодвигает и сладострастно так шепчет мне на ухо: «Сюда, хороший мой, сюда поди, иди, иди, хороший мой, здесь моя квартирка, здесь квартирка, здесь мой домик, змей ты эдакий…» Однако долго уговаривать она не стала, а перешла к делу. Грудь одну, огромную, как горшок, вывалила из халата и отходит назад, как бы зазывая в хибарку. И тут я вдруг услышал за спиной у себя бормотанье: Ах ты, бляха-муха, опять себе хахаля привела, которого из управы сюда подослали вынюхивать, как собаку. И ко мне, но уже громко: «Ну что раззявил хлебало?» И еще столько всякого услышать успел, пока кто-то — бац! — со всей силы не саданул меня сзади чем-то металлическим по голове. Кошмар! Так и упал я, точно срезанный цветок.

*

Туман, молоко… Вдруг как сквозь туман, как сквозь молочную пену слышу: ты от Солтыса? Солтыса знаешь? Этот вопрос адресовал мне какой-то здешний вышибала, который меня пинает, толкает ногой, как павшего повстанца его конь, как моя верная Каштанка[70]. А я пал и лежу неживой, а короед уже выводит окончательный вариант моей биографии. Чувствую, как будто я в бутылке и кто-то откупоривает ее со мной внутри. Внезапно прихожу в себя. Ха-ха-ха! Если про Солтыса спрашивают, значит, здесь живет кто-то из наших! Поворачиваю голову, ну и где я? Дома! Потому что узнал, что это за железяка была, которой меня по башке саданули. Железная лапа Алешки с Молдаванки, которого я знаю, с которым я коней крал! Помнишь Алешку, Саша? Я его, проходимца, там встретил! Во время одного дела ему руку прибили гвоздями к двери склада лампадок, вот у него и появилась такая клевая, с регулировкой и стальными пальцами, должно быть, на какого-то богача работает, коль скоро такую хитрожопую лапу справил. Я его по ней узнал, ну и по морде тоже, и по всему промокшему под дождем Алешкиному остатку.