Бааль Шем-Тов. Личность. Чудеса. Легенды. Учение хасидизма

Смерть жены, вне всякого сомнения, стала для него тяжелым ударом, и, по словам р. Йосефа из Каменки, после этого Бешт распрощался с жившей в нем многие годы надеждой, что ему удастся избежать физической смерти и вознестись в высшие миры в смерче, подобно пророку Элиягу.

«И сильно он из-за этого сокрушался. Сподвижники его решили, что он сокрушается из-за смерти своей жены, и спросили его об этом, ибо знали, что это на него не похоже. И ответил он, что скорбит об этом мозге, который будет лежать в земле: „Ибо я надеялся вознестись в смерче, и невозможно это теперь, когда я лишь половинка тела (то есть остался без жены — П. Л.), и об этом-то я и сокрушаюсь“»[303].

После Песаха 1760 года состояние здоровья Бешта стало стремительно ухудшаться. Его мучили сильные боли в желудке. Он сильно исхудал и потерял голос, но, несмотря на это, он находил силы на ежедневные молитвы перед ковчегом.

Остальное время он проводил в своем уединенном флигеле, и у него не было сил даже для того, чтобы позвать слугу Якеля, когда в том возникала нужда. Поэтому в доме повесили колокольчик и от него протянули веревку к флигелю Бешта. Когда у Бешта возникала какая-то потребность, он дергал за веревку, колокольчик звонил и Якель спешил в его покои.

Время от времени у него появлялись посетители. Так, однажды к нему заглянул р. Давид Пуркес и, согласно преданию, спросил, как просить за выздоровление больного с помощью рассказов о праведниках?

Бешт начал объяснять, и во время речи так воодушевился, что лицо его озарилось пламенем, и от этого зрелища на р. Давида напал такой страх, что он хотел опрометью бежать из комнаты, но не посмел, а может, и не мог этого сделать.

И тут в комнату вошла Адель, сказала, что он должен поесть — и пламя тут же исчезло.

После этого, по «Шивхей Бешт» Бааль-Шем-Тов лег на постель и сказал:

— Дочка, дочка, что ты наделала!

— Но ведь ее правда — время поесть! — заметил р. Давид Пуркес.

— Сказал Бешт: «Ты и не знаешь, что здесь было! С одной стороны стоял Элиягу — помянем его к добру! А с другой стороны стоял мой учитель. Они говорили мне, а я говорил тебе. Когда она заявилась, и перебила меня, ушли они».

Рассказывают, что за несколько недель до смерти р. Лейб Кеслер, услышав от Бешта, что тот скоро умрет, сказал, что готов молиться за то, чтобы из мира забрали его вместо Бешта. Но Бешт не только категорически отказался принять такую жертву, но и добавил: «Пусть вернут мне то, что у меня отняли около года назад» — видимо, имея в виду нечто, случившееся с ним во время диспута с франкистами.

В канун Шавуота Бешт понял, что пришло его время уходить из жизни. В первый вечер праздника, как это было предписано еще Аризалем, в доме Бешта собралось множество людей для проведения «тикун лель Шавуот» — ночного бдения с повторением краткого содержания всего корпуса Священного писания и книги «Зоар» для того, чтобы настроит души на тот лад, на который они были настроены у евреев перед получением Торы на горе Синай. Бешт нашел в себе силы принять участие в исполнении этого обычая и даже прочел проповедь даровании Торы и порядке ее чтения в этот великий праздник.

Однако наутро ему стало совсем плохо, и он велел собрать всех близких друзей из погребального братства, чтобы дать распоряжения о своих похоронах. При этом он подробно рассказывал им о том, что чувствует в эти последние минуты жизни, которая покидает члены его тела один за другим — чтобы они в будущем могли распознавать приближающиеся признаки агонии. Таким образом, даже на смертном ложе он оставался Учителем.

Видимо, именно в эти минуты члены погребального братства спросили Бешта, почему он, если знает, что умирает, не напутствует сына?

— А что я могу сделать, если он спит? — ответил Бешт, возможно, имея в виду не только обычный, но и духовный сон — по всем дошедшим до нас сведениям, р. Цви-Гирш по своему духовному уровню явно был очень далек от отца.

Но дело было, видимо, еще и в том, что приближение отцовской смерти так потрясло сына Бешта, что, наложившись на бессонную ночь, свалило его в сон — это была нормальная реакция психологической защиты. Не исключено, что справедливо и утверждение о том, что он настолько любил отца, что отказывался поверить в возможность его близкой смерти, и сон опять-таки стал естественной психологической реакцией, попыткой убежать от действительности.

Когда его разбудили и сказали, что отец уверен в том, что его час близок, р. Цви-Гирш направился к Бешту и там разрыдался.

— Я знал о твоем зачатии, ибо когда сблизился с женой, задрожали все своды небесные. — Захоти я — и был бы в силах в таинстве зачатия родить сына с душой Адама, и тогда ты бы знал многие тайны. Но и у тебя есть святая душа, просто ей все это без надобности.

И тогда р. Цви-Гирш стал умолять отца сказать ему «что-нибудь» — имея в виду те тайны, которые он носил в себе всю жизнь и которые пока никому не открыл.

И Бешт начал говорить, но сын вынужден был признать, что просто не понимает слов отца.

— Мне все тяжелее находиться в этом мире. Не могу я говорить с тобой! — сказал Бешт.