Именно так происходит в рассказе о неком р. Лейбуше из Межерича, который приехал в Меджибож, чтобы провести с Бештом Десять дней трепета от праздника Рош а-Шана (Новолетия) до Судного дня. Однако перед самым Рош а-Шана р. Лейбуш заболел; Бешт лечил его весь день и всю ночь, наконец удостоверился, что его жизни ничего не угрожает оставил больного и ушел на утреннюю молитву.
Тем временем р. Лейбушу стало хуже, его начал мучать изнуряющий кашель, и в доме решили снова послать за Бештом. Ученики попытались дать Бешту знак, что ему надо прервать молитву и пойти домой, но он, как обычно, был в это время настолько отрешен от действительности, что ничего не замечал, а крикнуть они боялись.
Наконец, один из них все же закричал, Бешт услышал, обернулся и сказал: «Что же вы раньше не сказали?!» — и поспешил в дом. Здесь он увидел возле больного Ангела Смерти, накинулся на него с бранью и тот поспешил исчезнуть. После этого Бешт взял р. Лейбуша за руку, тот тут же выздоровел, и они вместе пошли молиться в бейт-мидраш, так как Бешт боялся, что Ангел Смерти может вернуться в его отсутствие.
Сам Бешт после этого пенял на себя, и говорил, что за ошибочное мнение о том, что жизнь р. Лейбуша вне опасности, и оставил его одного, он сам мог умереть безвременной смертью и лишиться своей доли в будущем мире.
В другом рассказе Бешт ведет себя подобно пророку Элише, спасшему жизнь ребенка, который уже был практически мертв. Прибыв в пятницу в очередной городок, Бешт вдруг услышал с Небес глас, повелевающий ему остановиться в таком-то доме. Однако, когда Бешт вместе с верным писцом р. Гиршем добрался до указанного дома, хозяйка наотрез отказалась пускать их на постой, заявив, что не находит места из-за тяжелой болезни сына, и ей сейчас не до гостей.
Когда же Бешт стал настаивать, несчастная женщина осыпала его проклятиями. Затем из дома вышел ее муж и попытался объяснить пришельцам, что они никак не могут их принять, поскольку их сын при смерти. И тогда Бешт поклялся, что если он остановится в доме, то ребенок будет жить.
Не успев расположиться в доме, Бешт пошел в микву, и во время окунания ему было открыто, что мальчик обречен умереть, и он не должен вмешиваться в это решение. Вернувшись, он потребовал, чтобы все вышли из комнаты и остался наедине с ребенком. Минху он молился рядом с его постелью, и даже не сделал субботний кидуш.
Час проходил за часом, наступила глубокая ночь, а Бешт все не выходил из комнаты. Все это крайне обеспокоило р. Гирша, и он решил подкрасться к двери, приоткрыть ее и послушать, что там происходит.
И тут он услышал, как Бешт обращается к душе мальчика: «Входи в тело! Я заставлю тебя войти, ибо не даю ложных клятв!» — и невозможно было понять из этих слов, жив ли еще ребенок или уже умер, хотя второе было более вероятно, чем первое. Р. Цви поспешил отойти от двери, но через некоторое время не выдержал и снова осторожно заглянул в комнату. Теперь он увидел Бешта лежащим на полу с распростертыми руками и ногами.
Бешт лежал неподвижно, но вдруг поднялся и сказал в пространство: «Не говорил ли я тебе, что заставлю войти в тело ребенка?!». А затем крикнул: «Гирш, неси бокал для кидуша!».
Совершив с писцом вечернюю трапезу, Бешт снова уединился с мальчиком, провел у его кровати ночь, а утром велел р. Гиршу присматривать за больным пока он будет на молитве.
В это время хозяйка дома, поняв, что болезнь отступила, начала рыдать и говорить р. Гиршу, что казнит себя за то, что проклинала такого великого праведника, и боится, что он ее не простит. Р. Гирш, разумеется, поспешил утешить ее словами о том, что Бешт, безусловно, ее простит, ибо его доброта и любовь к каждому еврею безграничны.
Когда Бешт вернулся, р. Гирш пересказал ему этот разговор с женщиной, но Бешт лишь улыбнулся. «Скажи ей, — велел он, чтобы она приготовила хорошую третью субботнюю трапезу, и я обещаю ей, что ее сын будет сидеть за столом вместе с нами. И передай, что он проживет больше шестидесяти лет, у него будут дети и хороший достаток на протяжении всей жизни».
На вопрос о том, почему он распростерся на полу, Бешт ответил, что получил удар «огненной плетью» за то, что дал клятву, которая была в принципе невыполнима, так как изначально мальчику было суждено умереть в этом возрасте, и он молился за то, чтобы ребенку дали то, что, по словам мудрецов, не зависит от его личных заслуг, а изначально предопределено свыше — долгую жизнь, детей и достаток.
Сама эта история чрезвычайно важна, так как является воплощением одной из базовых истин хасидизма, основанной на словах о том, что «молитва, раскаяние и добрые дела отменяют тяжелый приговор».