Бабье гнездо

Поблизости «бабьего гнезда» жил высокий мужик Иван, по прозвищу полтора Ивана, ростом два метра. Не живут с ним бабёнки. Сколько он их перебрал, но не уживаются, и всё тут. То к одной сосватывается, то к другой, ночь переспят, на другую ночь женщина убегает. А тут прибилась к нему маленькая Фрося, и живут. Он её по головке гладит, она его - по животу. Полтора Ивана смирный мужик, безобидный, молчаливый, как будто в глубокую думку ушел, и оттуда его ни чем не вызволить. Привыкли друг к другу, вроде бы жизнь подогнали, всё ладненько стало. Во время выпивки, полтора Ивана мог съесть тазик пельменей, после чего становился багрово-синим и шумно отпыхивался. На работу ходил по железной дороге. Ночью, в зимнюю вьюгу, шёл на работу, и его поездом зарезало. Схоронили полтора Ивана. Фрося теперь ходит на посиделки в «бабье гнездо» слушать для утехи побасёнки о ведьмах и колдунах да поворожить на картах.

– Леонтьевна! – Открыла посиделки Фрося. – Ты такая женщина, что ты не найдешь какого-нибудь себе мужичонку? Хоть какой-нибудь мужичишка, да все ж таки прикрышка.

– Какого-нибудь мне не надо. Какие-нибудь только для ночи. А для жизни, счас не найти, вывелись. Да и зачем искать, всё это напрасно.

– А ты чё себе не найдёшь коку-нибудь прикрышку? – Не стерпела Катерина.

– Ну где мне с тобой сравнятся, - обиделась Фрося, - хотя тоже сидишь одна, кукуешь.

– Завидуешь?

– А чему завидовать-то? По напрасным слезам.

– Да из тебя слезу не выбьешь, у тебя вместо слезы хрящ вырос.

– Не хрящ у меня вырос Катерина, а горе. Выплакала я все свои слезы. Семья у меня осталась под Сталинградом. Муж погиб, и сынишку малолетнего убило. Оголила меня война, скитаюсь теперь по земле. Вот прибилась к Ивану, хороший он был мужик, царство ему небесное. Жила я с ним, а во сне семью свою видела. И пока я живу, будут они меня посещать все время. Такая моя учесть. Жить я должна за себя и за их, и не тешу я себя счастьем, а благодарю бога, что живу.

* * *

Не заскучаешь в «бабьем гнезде». Прихватила где-то соседка Клавдия гармониста Кольку и привела его в «бабье гнездо». Как придут с работы, выпьют, и Колька наигрывает на гармошке так ловко, что все соседи в «бабьем гнезде» слушают через стенку, наслаждаясь певучей гармошкой. Колька – искусный гармонист, самородок, так гармошкой крутит, что от её плача сердце обмирает.

Ползимы играл Колька, потом стихла гармошка. Слышали соседки громкий голос, да рёв Клавдии, и всё стихло. Исчез Колька, ушёл к бывшей товарке. Бросил Клавдию. Притихла она, впала в грусть и даёт волю слезам.

Девчонкой пришла из деревни Клавдия к тётке на шахты. А после смерти тётки быстро повзрослела. Не по годам стала отыскивать своё место в жизни. Но жизнь ей не даётся. Она мечтала: «Был бы отец живой, он бы своими добрыми руками смастерил бы колыбельку для её ребёночка, и она бы с благословления родителя любила бы и с радостью растила бы дитя». Наплакавшись, Клавдия стала ходить на посиделки.

– Леонтьевна, погадай на короля – просит она.

– Что гадать-то, наших королей война побила. Нет счас королей, что зря душу бередить.

– Ну, погадай, не томи сердце, Леонтьевна, легче, всёшь, будет. Хоть потешимся.

Утолив жажду в гадании, она выкладывает душу.

– Завидую я тебе, Катерина, ты красивая. Ты, если любишь – так любишь, а не любишь – так рвёшь всё, не жалея. А у меня так не получается, мне счастье волк заказал.

– Что за волк? - Насторожились женщины.

– Девчонкой я была, когда отец ушёл на заработки в город, да так и не пришёл. Слух дошёл, что зарезали. Мать после этого заболела и через год померла. Нас осталось трое: сестра да брат. Тётка взяла нас к себе. Но держать такую ораву в то время было трудно, и она раздала нас по людям. Я попала к зажиточным людям Зубаревым, которые и за человека-то меня не считали. Была я у них навроде щенка. Стерегла гусей да овец. Когда волк зарезал овечку, я с перепугу бежать от них. Зубарев на лошадь да за мной. Нагнал меня, да так со всего маху стеганул меня кнутом, что я упала. Он гарцует вокруг меня, вот-вот копытами в землю втопчет. Я вскочила да бежать к речке, забежала в воду и поплыла на другой берег. Он орёт: «Я шкуру с тебя сдеру». Я со страху в волчий яр попала. Пробираюсь сквозь вишняк, вижу, на меня волк в упор смотрит. У меня дыхание остановилось, только слышно, как сердце тук-тук, колотится. Ну, думаю: «Всё!». Смотрели мы так друг на друга, смотрели. У меня в глазах всё слилось, потемнело: «Ох, быстрей бы уж, один конец». Закрыла я глаза, жду. А тишина кругом такая стала. Слышу, ветка хрустнула. Открыла я глаза, а волка уже нет. Вот и волк моё горе понял, пожалел меня. До сумерек я там посидела. Как, голос хозяина смолк, я стала оттуда выбираться. Потихоньку-потихоньку, и пошла к тётке. Всю ночь шла. Пришла я к тётке почти на зорьке. Вот так и так, всё рассказала. Тётка выслушала меня и говорит: «Раз волк помиловал тебя, значит и судьба у тебя будет волчья».

* * *