Бабье гнездо

Погас деда Мякишина взгляд, изрезанное морщинами, дублёное ветрами стало лицо. Потерял он ориентир во времени, живет ощупью. Кинется мелкой трусцой и встанет, опершись на батожок. Поозирается вокруг и вновь засеменит. Дойдет до ларька, выпьет винца и начинает каждому встречному изливать свое горе: что детей у него много, а руки некому подать, все разъехались и никому он не нужен. Встречные ему бросают: «Шел бы ты, дед, домой, да не мозолил глаза».

– Не надо мне советов, я просто беседую с вами. Не надо мне от вас ничего. Доберется он до дому, сядет на скамеечку и затянет свою песенку

– Мне постыла жизнь такая,

съела грусть меня, тоска…

скоро ль, скоро ль гробовая

скроет грудь мою доска!

Запрыгает все в глазах от слез, и покатятся они, срываясь с седых щетин, падая на засаленные штаны. Заклокочет у него в горле, опустит он голову на батожок, только плечи вздрагивают от плача. И сидит он так долго, долго перебирая в памяти свой век. И вскрикнет: «Нет, врешь, не возьмешь меня смертушка, не дамся я в твои лапы, не заглядывайся на меня. Пошла прочь. Мы еще побарахтаемся. А то, ишь, брезгуют тут уже мной, к тебе отправляют».

Покручинился дед, покручинился и стал разговаривать не с людьми, а с собой. Нашёл себе занятие в послушании своего голоса, голоса сердца и ведёт с собой беседу, страшит и утешает себя. «Страшно для человека: – открывает он себе. – Что вроде нащупаешь ты смысл в своей жизни, а сделать уже ни чего не можешь, жизнь на исходе. Как всё не ладно. Вот если бы каждый слушал бы своё сердце, то жизнь была бы другая, и мир был бы иной, и войны не случались бы. Сердце дурного не подскажет».

* * *

В одном из жилищ «бабьего гнезда» ютились четыре семьи. Хозяйка была Настасья с двумя детьми. Витька – шахтёр с пожилой матерью. Лена с сыном Генкой по прозвищу, «крещённый». Да Матрёна с сыном инвалидом Васюткой и дочерью Анюткой. Матрёна с детьми были беженцы из восточной Украины. У сына были неразвитые высохшие ноги. Они были атрофированные, не выросшие безжизненно болтающиеся отросточки – косточки, обтянутые сухой кожей. Передвигался он на руках и нижней частью туловища. Васютка редко умывался, и от него несло сладким запахом грязного тела. Чтобы скоротать свою безрадостную жизнь, он созывал ребятню, любил рассказывать придуманные им всякие жуткие истории, как, находясь в доме инвалидов на Украине, они ночами устраивали кошмары и пугали персонал, что будто к ним проникли бандиты. От высказанного он светился глазами. В это время он забывался и чувствовал себя человеком, как все. Васютка дурачился в карты. Набивал руку в дурачка да в Акулину. Мухлевал, ребятня старалась не замечать, пускай торжествует, раз ему от этого легче. Сама Матрёна была грубой и изработанной женщиной, малоразговорчивой. Работала она извозчиком, возила на лошади хлеб. Придя домой, она бросит булки хлеба на стол, и сама валится спать. По хозяйству домовничала дочь, хлопотала за мать. Дочь Матрёны, высокая стройная девица, дикая Анютка, с длинной тугой косой, летом босоногая, управлялась в доме и в огороде. Васютка только холодно следил за ней, и тайно завидовал, её здоровью. Своими немытыми согнутыми костяшками рук раздаривал тумаки пацанам. Обделённый здоровьем, он свою обиду вымещал на мальчишках. Ночью Васютка плакал, укрывшись одеялом с головой. Плакал упрекая судьбу: «Зачем его пустили на свет».

Витька – шахтёр, был добродушный и Ванюшка питал к нему симпатию. Однажды они отправились на шахту и по дороге Витька рассказывал Ванюшке, что в шахте летом прохладно, а зимой тепло, много крыс которые жрут друг друга, колупают уголёк отбойными молотками и выдают вагонетками на гора, что воздух в шахте кислый, пахнет земной утробой, глаза слезит, а чтобы меньше глаза слезил, да нос щекотал, туда накачивают воздух, что там мёртвая тишина и что наш брат шахтер у земли в залоге, на откупе перед богом. Придя на шахту, Витька зашёл в раскомандировку. Ванюшка остался его ждать на шахтном дворе.

На небольшом пригорке, сняв сапоги и расстелив портянки, седел, греясь на солнышке, военнопленный немец. Увидев Ванюшку, он поманил его пальцем к себе. Подошедшего Ванюшку упитанный немец подтянул ближе к себе и стал гладить по голове. Порывшись в карманах серого мундира, он достал алюминиевую пуговицу, на которой орёл горделиво смотрел с раскрытыми крыльями, и отдал Ванюшке.

– Матка е-е? – спросил немец. Ванюшка подтвердил, мотая головой.

– Яйко, млеко нато кушеть!

И он потрогал исхудавшую шею Ванюшки. Подошёл Витька и они пошли с шахтного двора. Немец кричал в след.

– Корошо кушеть, кушеть нато!

– Чё, немчик тебе там дал? Дай гляну.

Ванюшка протянул Витьке подаренную пуговицу.

– О, хэ-хэ-хэ, орёлик, отлетался, подбили тебя голубок. Сидит портянки сушит, а мой батя где-то косточки сушит. Раскудахтался петушок.

– Да этот дяденька, наверно не летал. – Ванюшка забрал пуговицу у Витьки.

Пуговица для Ванюшки была не безделушка, а посланница другой страны. Страны не фашистского марша, а просто людей.