Бабье лето в декабре

Для проведения свадьбы из РДК послали крашенную дебелую массовичку-свадьбистку, затейницу Викторию Борисовну, которая приехала с многочисленными свертками. Свертки лежали на столике за ее спиной. Запас потешек оказался у нее неиссякаем. Вот она подсунула Вере и Ване бог знает где раздобытый в майскую пору кочанок капусты, в котором жених и невеста нашли трех пупсов. Намек – и хохота и восторгов полное застолье. Вроде все. Нет, Виктория Борисовна подала сувенир – поперечную пилу с бревнышком, на котором написано: “Не будь пилой, а будь женой!”, а Ване голицу, утыканную гвоздями. Ежовая рукавица, в которой должен был он держать Веру.

– Ой, приставленная, ой, что вытворяет, – дивилась Анна Даниловна. Вера видела, как детским восторгом горели глаза у матери, как выскакивал дробный хохоток из отца. Даже Костя Тютин обманулся, решил, что пора опять кричать “горько”, но Виктория Борисовна придвинула сверток, в котором оказались две бутылки с молоком. Кто первый высосет через соску молоко, тот будет главой семьи. Иван истово сосал молоко, стараясь обогнать Веру, но не опередил. Вера прокусила соску и раз-раз опорожнила бутылку. Значит, она будет задавать тон в семье.

Допивая молоко, Вера со страхом видела, как старательно Виктория Борисовна загоняет в яблоко спички, делает на потеху гостям “ежа”. Придется Вере с Иваном целоваться до тех пор, пока не вытащит Виктория Борисовна короткую спичку. И друг Ивана машинист Митя Конев ерзал на скамье, ожидая момент, когда ему надо будет “украсть” невесту, которую жених должен будет выкупать.

А главные сюрпризы были впереди. Вышел маленький, будто подросток, торжественный, в голубом костюме и с голубым галстуком (так он ездил только в область) директор леспромхоза Федор Федорович Федоров, которого звали трижды Федя, и в наступившей тишине поднес молодым огромный картонный ключ. Вера знала, что им дирекция выделяет половину нового брускового дома. Вот картонный ключ удостоверял их право на квартиру. Ахов было!

Перестаравшийся Тютин предложил качнуть директора. Трижды Федю схватили и пошли подбрасывать чуть не до потолка. Легонький директор взлетал чуть не до люстры. Он повизгивал от жути. Качать было за что. Подарил целую квартиру из трех комнат на двоих. А сколько людей в очереди на жилье стояло в Угоре?!

Иван усерднее всех подкидывал директора. Ему было из-за чего стараться.

Долго говорили об этом щедром подарке дирекции леспромхоза в Угоре, об удачливом Ване Бритвине, его изворотливом друге Косте Тютине и совсем немного о Вере. Повезло пигалице.

Развспоминалась Вера и чуть не проехала остановку. Мелькнула ее девятиэтажка. Со вздохом поднялась с места. По сиплому дыханию и бухающему кашлю за спиной поняла: Иван стоит, не отказался от затеи поговорить с ней. А может, денег хочет занять на опохмел. “Нет уж, дудки. Не дам!” – твердо решила она.

Шел Иван следом. Чуть схлынул народ, опять заканючил:

– Ну, спасибо тебе, Верочка. Я знал, что ты приедешь. Я ведь почти не пьяный был. Знаешь, из-за чего выпил-то? Письмо из Угора пришло. Митя Конев умер. Помнишь, машинистом был? Друг мой. Помнишь, на нашей свадьбе еще тебя воровал.

– Пил, вот и помер, – обрезала Вера. Не намерена она была заниматься воспоминаниями, хотя хорошо знала и помнила Митю Конева. Еще бы, из одной деревни. Добрый был человек, сколько раз ее за брусникой по УЖД возил.

Иван махнул рукой: не то, мол, говоришь.

– Из-за Конева и в вытрезвитель попал? – с врединкой в голосе спросила Вера.

– Да нет. Не пьяный я был, а расстроенный, и тут еще шпана налетела:

«Гони, дядя, деньги на штоф. Нет? Обыщем!» Ну я и врезал двум. Они кубарем, а потом на меня. Хорошо, что милиция, а то бы под нож. Разбежалась эта шпана, а мне куда деваться, я же защищался. А милиция разве понимает? Синяк под глазом да выпивши – меня и забарабали. Тут правды не найдешь. У них “хмелевозка” была пустая, чтоб в вытрезвитель людей возить. Они и освирепели. Тем более, кацап я, не хохол.

– Ну ты, конечно, не пьяный был, а выпивши, – схватилась Вера за противоречие Иванова рассказа. – То кацап, то хохол.

Ей наперед было известно, что Иван скажет. Наперед без неожиданностей, безошибочно определяла она все его слова. Теперь повторит сотню раз слышанное: “Верчик, давай съедемся, я не могу без тебя. У меня пенсия большая. Да я еще работать поступлю. Ребят-то тянуть надо”.

Он и вправду в точности так сказал. Только добавил:

– Ты не думай. Я не пью… И ты не бойся, деньги я отдам.

Все это она слышала.

– Давай все забудем, а? – тянул он. – В Угор уедем. Может, там… а? Алик и Турик, может, тоже вернутся?

– Зачем?

– Ну, я же люблю тебя.

– Так не любят. Все сгорело, дорогой. Жилы тянуть из себя я не дам. Мне ребят поднимать надо, а не тебя.

– А вместе бы. Ведь жили же? Чего нам делить? Скоро дед и бабушка будем.

Все собрал Иван. Какой дед. Алик отца не признает. Он хорошо все помнит. Зачем ей прошлое возвращать? Позабыть бы навсегда. Оно и так ни сна, ни покоя не дает.