Бабье лето

Матильда протянула руку в темном шелковом рукаве, взяла серебряный половник и разлила, как то неукоснительно делала, суп по тарелкам, которые подавал ей слуга. Убедившись, что все в порядке, дворецкий по своему обыкновению покинул комнату. Ужин проходил так же, как ежедневно. Матильда любезно и весело говорила о том о сем, не забыв упомянуть об отсутствующих друзьях и сказать об удовольствии, которое всем доставит их возвращение. Она говорила об урожае, о нынешнем благодатном лете, о том, как все на свете всегда улаживается. Когда время ужина истекло, она поднялась, и все приготовились разойтись по комнатам. С той же мягкостью и добротой, с какой она приветствовала меня перед ужином, Матильда теперь попрощалась, мы пожелали друг другу доброго отдыха и разошлись.

Придя к себе в комнату, я ночью этого дня, который стал самым знаменательным во всей моей прошедшей до сих пор жизни, подошел к окну и взглянул на небо. На нем не было ни луны, ни облаков, но в тихой ночи горело такое множество звезд, словно небо целиком заполнено ими и они касаются друг друга своими остриями. Торжественность этого зрелища взволновала меня больше, и я проникся этой красотой неба глубже, чем когда-либо, хотя всегда взирал на нее с большим вниманием. Мне надо было сначала разобраться в этом новом мире. Я долго созерцал усеянный звездами свод с очень глубокими чувствами. Такими глубокими они не были никогда в моей жизни. Передо мной простиралась далекая, незнакомая страна. Я подошел к лампе, горевшей у меня на столе, и заслонил ее непрозрачным щитком, чтобы она освещала только глубину комнаты и не затмевала звездное небо. Затем я опять подошел к окну и остался перед ним. Время текло, и ночное празднество продолжалось. Как странно, подумал я, что как раз в то время, когда малые, хотя и многообразнейшие красоты земли исчезают и в далеком тихом сиянии открывается безмерная красота мироздания, человеку и большинству других живых существ назначено погружаться в сон! Оттого ли это, что только на короткие мгновения и только в загадочное время снов дозволено нам взирать на огромность, о которой мы догадываемся и которую когда-нибудь, может быть, нам доведется увидеть поближе? Может быть, здесь, на земле, нам ничего большего, чем догадка, и не будет дано? Или большинству людей позволено взирать на звездное небо в короткие бессонные мгновения лишь для того, чтобы его великолепие не стало привычным и не потеряло величия? Но ведь я не раз бывал всю ночь напролет один в пути, созвездия тихо двигались в небе, я не спускал с них глаз, одни склонялись к непроглядно-черным то ли лесам, то ли горизонтам, другие всходили на востоке, так это и шло, расположение звезд менялось исподволь, их улыбка светилась до тех пор, пока небо не светлело от приближения солнца, не загоралась на востоке заря и звезды не потухали, как сгоревшие подмостки для фейерверка. Разве тогда мои воспаленные ночным бдением глаза не находили это исчезнувшее тихое величие более высоким, чем белый день, который все делает ясным? Кто знает, как тут обстоит дело. Каково тем существам, которым назначена только ночь и неведом день? Тем большим чудесным цветам дальних стран, что открывают глаза, когда солнце заходит, и чей обычно белый наряд вяло повисает, когда оно снова встает? Или животным, для которых ночь — это их день? Я был полон благоговения перед бесконечностью.

Погруженный перед сном в свои мечты, я лег, погасив свечу и нарочно не задернув занавеску, чтобы видеть в окне звезды.

На следующее утро я собрался с мыслями, чтобы осознать, что произошло и какие важные обязанности я возложил на себя. Я оделся, чтобы выйти из дому и освежить лицо и тело прохладным утренним воздухом.

Покинув свою комнату, я направился к коридору, проходящему вдоль дома в южной его части. Окна этого коридора смотрят на двор, а его двери ведут в выходящие на юг комнаты Матильды и Наталии. Двери эти, когда-то, видимо, предназначенные служить гостям, были теперь большею частью заперты, потому что комнаты сообщались внутри. Я выбрал этот коридор потому, что на западной стороне замка он ведет к лестничке, кончающейся внизу дверцей, которая утром обычно бывала открыта и через которую можно было пройти прямо в поля широкой сухой дорогой, что позволяло уйти вдаль незаметнее, чем через главный выход замка. Я полагал, что не помешаю обитательницам примыкающих к коридору комнат, потому что каменный пол этого коридора был во всю его длину застелен мягким ковром, приглушавшим шаги. Кроме того, солнце поднялось уже так высоко, что можно было предполагать, что все в замке давно на ногах.