Бабье царство

— Или сослали? — остро глянула на него Петровна — Похоже, вы вниз растете?

Якушев усмехнулся.

— Со стороны судить — да, а для себя — пожалуй, что и нет.

— Вон как! — добро сказала Петровна. — Какой же вы помощи ждете?

— Объясните мне: почему вы так быстро поднялись?

— Берите лучше гусями, — сказала Надежда Петровна Якушев засмеялся.

— Английская политэкономия, — важно начала Петровна, — ленинское учение и русская смекалка.

Якушев снова засмеялся.

— Первое я понимаю — рентабельность хозяйства. Так?

— Точно! — одобрила Надежда Петровна — Но дальше не угадывайте, не срамитесь. Ленина-то вы все только на словах помните… А Ленин сказал: сельский кооператив — это когда все труженики участвуют в прибылях.

Мы эти выполняем. Третье же условие нацелено, чтоб нам с прибылью быть. Знаете, я еще в сорок третьем, когда немцы в последний раз наступали, раздала колхозникам паспорта, а назад не взяла, И хоть бы один ушел!.. А ведь тикает народ с деревень, ох, тикает!.. Конечно, не с подгородных. У них под боком… — Надежда Петровна сделала значительную паузу, — как говорил Карл Маркс, рынок сбыта.

— Был я в этих деревнях, — сказал Якушев. — Картина обычно такая: колхозники наживаются, колхоз разваливается.

— Точно! Потому — торговлишкой больно увлечены. А у нас свой устав. Приходит пора овощей, молодой картошки или там фруктов — колхозники весь излишек сносят на баз. Покупаем место на рынке, выделяем транспорт и какую-нибудь вредную старушку. Народ — в поле, а старушка коммерцию робит. После каждый получает сколько следует. Мы даже к поездам уполномоченных ребятишек высылаем… Хим-ка!.. Носкова!.. — заорала вдруг Надежда Петровна.

Этот окрик вызвал замешательство у двух празднично одетых девушек, сделавших поспешную попытку спрятать на груди еще сырые листки фотографий.

— А ну, пойдите сюда!.. — загремела Петровна Химка и Дуняша подошли с понурым видом.

— Хороши, нечего сказать!.. — накинулась на девушек Петровна — Вы поглядите, люди добрые!.. Товарищ инструктор райкома, полюбуйтесь! И это звеньевая! В рабочее время в город подорвала да еще подругу сманила!.. Все!.. Со звеньевых тебя сымаю, сдашь звено Настехе!

— Надежда Петровна!.. — вскинула умоляющие глаза Химка.

— Молчи, паразитка!.. А ну, покажи, как тебя изуродовали, — отдуваясь, сказала Петровна и протянула руки за карточками.

После легкого колебания Химка отдала карточки председательнице.

— И вовсе ты на себя не похожа. Нос голосует, а глаза мутные. Зачем только ходите вы к этому мордописцу? Уж послушай моего совета, Химка: спрячь ты эту карточку подальше, не дари ее трактористу. Зараз разлюбит.

Химка скисла, надула губы.

— Дуняша, — произнесла Надежда Петровна с неизъяснимой нежностью, — а ты, дурочка, чего с ней ходила?

Дуняша не ответила, потупила голову.

— Она тоже сымалась на карточку, — сказала Химка. У Надежды Петровны будто тень прошла по лицу.

— Подари мне твою карточку, Дуняша, — попросила она тихо.

Дуняша еще ниже опустила голову.

— А то ей, кроме вас, некому карточки дарить! — дерзко сказала Химка. — У Дуняши тоже залетка объявился.

— Ври больше, вертихвостка! Это у тебя одни романы на уме.

— Ничего я не вру, она вам сама скажет.

— Правда, Дунь?

Дуняша подняла голову. В глазах ее блестели слезы, но, мужественно пересилив себя, она трижды кивнула головой.

— Слава богу! — от всей души проговорила Надежда Петровна, и голос ее сел в хрипотцу. — Счастья тебе, Дуняша, самого, самого золотого!.. Ну, ступайте, милые… — И когда девушки отошли, она сказала проникновенно: Вот радость-то какая!.. Еще один человек от войны спасся…

Верно, она почувствовала, что надо объяснить Якушеву происшедшее:

— Дуняша — сына моего невеста. Его немцы лютой смертью казнили, а она… замерла. Так и жила при мне тихой тенью. У меня за нее все сердце изболелось. И вот… видите… — Она поднесла руку к горлу.

Якушев как-то странно посмотрел на председательницу.

— Пойду я, товарищ Якушев, у меня еще делов полно, а сейчас мне малость с собой побыть надо…

— Папаня приехал! — звенит детский голос.

На Василии Петриченко, Софьином муже, повис десятилетний пацан, а пятилетняя дочка, даже не соображающая толком, что этот человек в военной форме, пахнущий сукном и кожей, ее отец, на всякий случай завладела ногой в кирзовом сапоге.

Василий целует жену в помертвевшее от счастья лицо, целует плачущую мать… Его ширококостное, грубо красивое лицо стало слабым от нежности и любви. Софья оторвалась от мужа, как от родника с ключевой водой, метнулась сама не ведая куда и опять приникла к мужу.

— Ну будет, будет!.. — пытается овладеть положением Василий. — Я ж насовсем прибыл в ваше распоряжение… Вот гостинцы привез.

Трясущимися руками он развязал заплечный мешок и достал банки с американскими консервами. Софья в растерянности трогает банки.

— Красивые!.. Я их на комод поставлю!

— Вот чудачка! — смеется Василий. — Нашла чем любоваться!. — Осекся, помрачнел. — Наголодались вы, бедные!

Достал из рюкзака пачку сахара, разорвал, протянул кусочек дочери. Та не берет.

— Да это ж сахар, дурочка! Нешто ты сахара не видала?