Бабья погибель

«Экая пакость, — говорит он, — в такое место гнусное  идти. Как она из себя, красивая?» А сам уж припустил.   Эти двое все еще на веранде были, где я их оставил;  и по тому, как каркали вороны и как у нее голова лежала,  я сразу понял, что там стряслось. Никогда больше я  не видел, чтобы женщина из пистолета в себя стреляла.  Обычно они выстрела боятся; но «перлы и алмазы» не  побоялась.   Тронул доктор ее черные волосы — они у Бабьей Погибели  по всей груди рассыпались, — и тут хмель с него  соскочил.

Долго он стоял, задумавшись, руки в карманах,  и наконец говорит мне: «В обоих случаях смерть  произошла от естественных причин, да, от естественных  причин. В нынешнем нашем положении чем меньше придется  солдатам копать могил, тем лучше. Исивасте[6], говорит,  исивасте, капрал Малвени, пусть этих похоронят  вместе, на гражданском кладбище, за мой счет. И пусть,  говорит, господь наш всеблагой обо мне так же позаботится,  когда мое время придет. Ступай к жене, говорит,  и будь счастлив. Я тут сам распоряжусь».

  Когда я уходил, он все еще стоял, задумавшись. Так  их и похоронили — вместе, на гражданском кладбище, по  англиканскому обряду. Похороны в те дни шли с утра до  ночи, и было не до формальностей. К тому же доктор —  он после сбежал с женой майора... майора Вандейса, —  доктор сам обо всем распорядился.

А что между ними  было доброго или худого, между Бабьей Погибелью и  «перлами-алмазами», я не знаю, да и не узнаю никогда.  Рассказал я только то, что видел своими глазами и слышал своими ушами. Много чего мне узнать довелось в  жизни, много я испытал; потому и говорю, что Маки, который  прямо в ад отправился от пули, — счастливчик; так  уж бывает, сэр, что лучше мужчине умереть, чем живым  остаться, а уж для бабы, так это в сорок миллионов раз  лучше.

  — Ну, подъем! — сказал Ортерис. — Пора идти.   Караульные и свидетели построились, утопая в глубокой  белой пыли, и исчезли в вечерних сумерках. Весело  отбивая шаг и насвистывая, они дошли до деревьев, росших  возле церкви, и я услышал голос Ортериса, который  устами, оскверненными недавним клятвопреступлением,  затянул, к месту и вовремя, песню на залихватский плясовой  мотив:  

Умишка у старших не грех подзанять,
 Когда со своим туговато: 
По рту каравай себе подбирай,
—  Девчонка отшила солдата! 
                Солдата!
                            Солдата!
                                   Отшила девчонка солдата![7]