Бабья погибель

И тут — и тут  он захрипел так, будто у него сердце выскакивало из  груди, и на ноги поднялся; клянусь небом! Стоит, а пот  по лицу так и катится! Войди покойный Маки сейчас  к нам на веранду, и то было бы не так удивительно. Откуда  у него силы взялись, бог его знает — или дьявол!  Но это было как если бы мертвец восстал вдруг из могилы  — лицом он был мертвец, дыханием мертвец, и все же  дьявольская сила его держала, отдавала команды его  рукам, ногам и телу.   А эта женщина стаяла на веранде. Она, видно, была  когда-то красавицей, но глаза у нее совсем провалились;  оглядела она Бабью Погибель с головы до ног, жутко  так.

 «Ага, — говорит она и откидывает ногой хвост своей  амазонки. — Женатый мужчина пришел! А что, говорит,  ему здесь нужно?»

   Бабья Погибель ничего не сказал, только пена у него  выступила на губах, он ее отер рукой и глядит на эту  женщину, как она стоит перед ним вся размалеванная —  глядит на нее и глядит, глаз не сводит. 

 «А ведь и впрямь, — говорит она и смеется; а слышали  вы, как жена Рэйнза смеялась, когда Маки упал? Нет?  Ну, повезло вам. — И впрямь, говорит, уж кто-кто, а ты  имеешь полное право сюда прийти. Ты меня на путь вывел,  ты мне дорогу указал, говорит. Гляди теперь, твоя  ведь все это работа. Ты мне говорил, помнишь, что если  женщина одному была неверна, она изменит и другому.  Так и вышло, говорит, так и вышло, я ведь всегда любой  урок на лету схватывала, Эллис. Гляди теперь хорошенько,  говорит, это я и есть, та самая, кого ты называл: своей  женой перед богом».

Сказала и снова засмеялась.   Бабья Погибель стоял на солнце и молчал. Потом не  то застонал, не то закашлялся, и я думал, это предсмертный  хрип, но он по-прежнему глаз с нее не сводил, даже  и не моргнул ни разу. А у нее ресницы были — хоть  скрепляй ими солдатскую палатку, такие длинные.

  «Зачем ты пришел? — говорит она, и не торопится. —  Что тебе тут делать? Семью мою ты еще пять лет назад  сгубил — сделал так, что муж мне стал немил; покой ты  у меня отнял, тело мое умертвил, душу проклятью предал  — и все только из любопытства! Ну как с тех пор  твой жиз-нен-ный опыт? Наопытничал с другими бабами?  Нашел такую, которая больше тебе отдала, чем я? Или  я не готова была умереть ради тебя, Эллис? Или ты этого  не знаешь? Знаешь, дружок! Знаешь — если только  твоя лживая душа хоть один раз в жизни признала правду! » 

 А Бабья Погибель поднял голову и говорит:  «Знаю!» — и замолчал опять.

Все время, пока она говорила,  адская сила держала его навытяжку, как на параде;  стоит на самом солнцепеке, а пот так и льется из-под  шлема. Рот у него кривился и дергался, и говорить он  почти совсем не мог. 

 «Зачем ты пришел? — говорит она, визгливо так, а  прежде голос у нее был точно колокольчик. — Отвечай!  Или ты проглотил свой бесовский язык, который погубил  всю мою жизнь? Раньше ты за словом в карман не лез».  

Тут Бабья Погибель совладал с собой и сказал просто,  как ребенок: «Можно, говорит, мне войти?»  

«Мой дом открыт и днем, и ночью», — отвечает она со  смехом. Бабья Погибель пригнулся и руку вскинул, будто  закрывался от чего. Адская сила его еще держала,  крепко держала, потому что тут он — пропади моя душа!  — тут он поднялся по ступенькам на веранду, это он-  то, который месяц трупом в лазарете провалялся!  

«Ну что?» — говорит она и глядит на него, а лицо  у нее совсем белое сделалось, только рот накрашенный  на нем горит, точно яблочко в центре мишени.   Он голову поднял, медленно-медленно, и долго-долго  на нее смотрел, а после зубы сжал, весь передернулся и  через муку свою говорит:   «Я умираю, Иджипт, умираю».

  Да-да, так и сказал, и я запомнил имя, которым он  ее назвал. Лицом он посерел, как мертвец, но глаз не  сводил с нее: глаза его были прикованы, прямо прикованы  к ней. И тут она вдруг руки к нему протянула и говорит:  «Иди ко мне!» А голос у нее при этом — чудо золотое! 

«Умри у меня на груди!» — говорит, и Бабья Погибель  повалился вперед, а она его подхватила; женщина  была сильная, крупная.   Я и отвернуться не успел, как душа его отлетела; вырвалась  из тела с последним хрипом; а она уложила его  в шезлонг и говорит мне: «Господин солдат, может, вы  переждете да с какой-нибудь из девушек поболтаете?  Ему на таком солнце не выдержать дороги».

   Ну я-то знал, что ему теперь никакое солнце уже не  повредит, но ответить ей я не смог и отправился с пустыми  носилками доктора разыскивать. А доктор все это  время подкреплялся, то завтракал, то обедал, и нагрузился  по самые уши.

   «Быстро ты набрался, — говорит он мне, когда я ему  обо всем рассказал, — если тебе привиделось, что этот  полупокойник по верандам разгуливает. Еще когда я его  в Джамруде видел, в нем жизни оставалось на одну понюшку.  Тебя, пожалуй, под арест надо посадить». 

 «Винным духом, доктор, тут и впрямь несет откуда-  то, — говорю я ему без всяких шуток. — Это я чувствую.  Но только вам бы надо пойти на тело поглядеть».