Бабий ветер

Да, это не немцы. Те для бикини снимают не только трусы, но и лифчик. Американские немцы, имею в виду. А германские немцы практически не совершают никаких процедур над своими телами. Не хотят природе противоречить, да и денежки тратить не любят. Одной гостье из Германии родня подарила сертификат, делала я ей лицо. Когда она на кушетку укладывалась, я заметила, что ноги мохнаты, как у Пана. И она заметила, что я заметила. Гордо сказала: «Немецкие женщины любят все натуральное. И немецкие мужчины – тоже». «А в интимной сфере?» – спросила я, кивая на область бикини. Она аж руками замахала: «Что вы, мой муж никогда не позволит, он любит с ними “поиграть”, наматывать на пальцы…»

После нее, помню, мы с Ольгой долго между собой использовали термин «наматывать на кулаки», имея в виду небритую, немытую, мохнатую… запикивай точками или подбери уже наконец эвфемизм.

* * *

…Хотя, знаешь, случались в моей богатой профбиографии и не совсем обычные эпизоды. Даже не знаю, стоит ли рассказывать и может ли тебя заинтересовать этот нетипичный и, возможно, не продуктивный для твоего сюжета случай. Расскажу!

В общем, иду я как-то утром на работу и, не доходя до цветочного магазина, вижу, как из дверей его выпархивает молоденькая монашка и устремляется дальше по тротуару. Я не то чтобы удивилась, но странновато было, откуда она взялась, – вроде в округе у нас нет женских монастырей. Разве только православный Свято-Успенский женский монастырь в Нануэте, в тридцати километрах от Манхэттена. Мы туда однажды с Лидкой ездили, просто погулять, там красиво.

И потом, меня смутил монашкин прикид, нестандартный… Она не в черной рясе была, а в балахоне серо-голубоватого цвета, препоясанном веревочкой. И шла так легко, так молодо-устремленно… Такой походкой, знаешь, не смиренной, а заинтересованной, увлеченной… Я следом шла и раздумывала о событиях, что привели ее в монастырь, нарядили в балахон, заставили жить такой вот запертой жизнью. А еще пыталась найти слово, точно определяющее нежно-голубиный, рассветный тон ее рясы.

Вдруг она остановилась, обернулась и, обдав меня ярким блеском голубых глаз, поздоровалась. Это было так неожиданно, и главное, цвет ее глаз так перекликался с цветом рясы, точно она подбирала себе конгрегацию, чтобы ряса личила.

На вид ей было лет двадцать пять или около того. Тонкая, простодушное лицо, глаза, повторюсь, удивительные, не монашкины глаза… Я даже не успела сменить выражение лица, кивнула, выдавила улыбку, слегка помедлила и пошла к салону. И она пошла себе дальше…

Я открыла дверь, отключила сигнализацию, включила везде свет и ушла в подсобку-гардеробную, чтобы сбросить сумку и надеть халат. Прошло не более пяти минут; я услышала привычный колокольчик – кто-то вошел в салон. Уже в белом своем халате я выглянула – кого принесло в такую рань? В дверях стояла та самая монашка, и с таким счастливым ожиданием – в глазах, во всем лице, – двинулась мне навстречу, что я сразу поняла, зачем она явилась. Конечно же, просить пожертвования на свою церковь. И точно: приблизилась и что-то залопотала на очень плохом английском, с каким-то неопределимым европейским акцентом. Я никогда не вслушиваюсь, на что и почему просят деньги. Папа всегда говорил: «Если человек просит, надо дать». Акцент у нее был чудовищный – то ли немецкий, то ли швейцарский, – а голосок совершенно детский, хрипловато-мальчишеский. Господи, что с этой девочкой стряслось до того, как она напялила свой балахон? Короче, я, не слушая ее, полезла в карман халата, нащупала там бумажку в пять долларов и протянула монашке. Она, сияя глазами, их тут же взяла. Порывшись в складках своей рясы, вытащила котомочку простого грубого сукна, извлекла оттуда карточку с благословением от своей церкви и протянула мне.

Я быстро сунула эту никчемную картонку в карман халата, ожидая, что девушка тут же уйдет, – работы в тот день у меня намечалось выше крыши.

Но не тут-то было. Продолжая улыбаться, она как будто чего-то еще от меня дожидалась, скромно переминаясь с ноги на ногу. Может, в туалет девочке понадобилось? Я приветливо махнула рукой в сторону туалета. И когда наконец она открыла рот и призналась, что ей нужно, глаза у меня от удивления полезли на лоб.

Понизив тон, будто нас окружала толпа нескромных людей, девушка стеснительно попросила «парочку сэмплз парфюма для тела». Я не сразу ее поняла – слово «парфюм» она произносила со своим неведомым акцентом. То есть речь шла о крошечных пакетиках-образцах, которые мы выдаем клиентам, рекламируя новый товар.

Словом, я оторопела и мельком подумала: «А на фига тебе, сестрица, парфюм для тела в твоем заточении? Тебе ладан пристало вдыхать, ну, и прочие церковные благовония…»

Видимо, лицо мое было достаточно выразительным. Она смутилась и как-то померкла.

– Боюсь, парфюма у нас нет, – проговорила я, рассматривая этого обиженного ребенка. – Но… есть крем для тела.