Бабий ветер

Я купила перед входом билет и вошла. Спросишь – зачем? Не знаю – может, хотелось себя проверить: если я выжила, если уж вынырнула и способна плакать под музыку перуанской флейты и чувствовать нежность к этим покатым горам, к пунцовой листве канадских кленов, к трудовым баржам на синей воде залива, смогу ли со спокойной усмешкой или хотя бы равнодушно глядеть на гнусные утехи респектабельных господ?

Помещение оказалось просторным залом, декорированным с размахом и со вкусом – специальным, конечно, вкусом, соответствующим жанру: слишком много красно-бордового, слишком густо развешаны гирлянды пульсирующих лампочек, слишком много искусственных пальм. За столиками, расставленными широкой дугой перед маленькой круглой сценой с тремя шестами, пока пустыми, рассаживались гости по двое, по трое… А за одним столом…

Я не сразу поняла, было ли это запланированным представлением, затравкой, так сказать, к началу программы или неким внезапным демаршем, на который решилась озорная стриптизерша. За столиком сидел одинокий пожилой господин, лысый и взмокший настолько, что по лицу его струился пот, затекая за воротник рубашки. Перед ним на столе на корточках сидела одна из артисток – совершенно обнаженная, если не считать серебристой паутинки стрингов. Сидела, выпрямив спинку, раздвинув точеные колени перед его ошалелым лицом, непринужденно свесив кисти рук и приветливо пытаясь старика разговорить.

Он же, выкатив глаза и задыхаясь, неестественно багровый даже в этом красноватом приглушенном свете, жалко и одновременно жадно таращился на нее…

Протянув руку, она дотронулась до его щеки, брезгливо смахнув на пол капли пота. Он чуть завалился набок, как-то умоляюще отмахиваясь от стриптизерши и в то же время не отрывая дикого взгляда от ее бесплатно распахнутого перед ним дорогостоящего товара.

Затем девушка легко поднялась, плавной дугой перенесла ногу через голову старика, ступила на соседний стул, спрыгнула на пол и пошла по проходу. Взлетела на помост с шестом и принялась привычно и заученно совокупляться с собственным телом, оглаживая груди, ягодицы, покручивая задом, выставляя его на всеобщее обозрение, наклоняясь и вспархивая ладонями там и сям, приглашая, обещая… И ясно стало, что сценка на столе была задумана как начало представления, и старик был выбран не зря, а с издевкой, с подковыркой – забава гнусноватая, да так ему и надо.

Гладкая, переливающаяся ароматическим маслом с блестками, с гладкими выбритыми подмышками, гладким вогнутым пахом и совершенно мертвым утоптанным лицом, девица эта была типичной представительницей индустрии. Все здесь было, как обычно, – как повсюду на свете, одно и то же: за женщину платили. Платили за гладкие подмышки, отполированный пах, заводную попку…

Все было нормально, привычно, пристойно, как и принято среди людей – цивилизованных людей, – которые не опрокидывают женщину на спину среди развалин, пожарищ или в глухой подворотне; не давят, упаси бог, ее посинелую вздутую шею, не взрезают живот, не ломают позвоночник, а платят немалые деньги, чтобы она сама – сама! – демонстрировала заветные щелки, впадинки и бугорки и покачивала задом, разжигая скользкую похотливую трубчатую тварь в их брюках дорогого покроя, призывая вложить полтинник за тончайшую ниточку ее дорогих стрингов…

Словом, я поднялась в свой номер и некоторое время ходила по нему, не в силах прикоснуться ко всей этой мебели – она была из того же набора, что и в стрип-клубе, и это понятно: огромный отель, оптовая закупка.

Наконец вышла на балкон.

Прямо надо мной предлагала себя всем желающим полная холодная луна. Пошевеливая круглыми боками, то натягивала на себя дымный лоскуток облачка, то кокетливо освобождалась, полностью обнажаясь. Она отражалась внизу, в воде залива, празднично испещренной огнями кораблей и барж, а вдали громоздились темные, как горы, облака. Это было так невероятно красиво, так полно ожидания – в точности как перед прыжком с парашютом с воздушного шара, – что я перегнулась через перила балкона, закрыла глаза и поняла, что сейчас – полечу-у-у-у!!! Казалось, еще мгновение – и зычный голос Санька рявкнет: «Пошел!»

Это было невероятное полное счастье, полное и мертвенное, и последнее, и голое, как плывущая развратная луна.

«Пошел!!! Поше-о-ол!!!» – гремело у меня в ушах, в мозгу, в груди, в пересохшем горле.

«Поше-о-о-ол!!! – визжала мертвая холодная тварь у меня над головой, вращая голубой, изъеденной кавернами задницей. – Поше-о-о-о-ол!!!»

Очнулась я на полу балкона, совершенно заледенелая – видимо, давно так лежала. Отползла в комнату и долго валялась ничком, щекой на ковролиновом полу, рассматривая чередующиеся желтые и шоколадные кубики на красном поле. Потом откинулась на спину, разбросала руки и летала так до утра, глядя в постепенно светлеющий потолок, чистый, белый, надежный. Отныне, – дала себе слово, – только он и будет моим ближайшим небом.

А утром взяла билет на самолет до Нью-Йорка…

13

– Ну что, Кура, как прошел твой бенефис?