Бабочка

В общем, не в наколке дело, даже. А в том, как Света на меня смотрела. Я открыл глаза, чтобы перепроверить: Бабочка вообще в мою сторону не смотрела, а пялилась в потолок, продолжая говорить. Еще и руками махала, что-то объясняя. Нет, наверное, и то, совсем не детское изучение, мне почудилось.

И тут она повернулась, может, мой взгляд ощутив. Уставилась глаза в глаза. И замолкла на полуслове, так и застыв с приоткрытыми губами, на «слуша…». И даже непонятно, дышала ли?

И я отчего-то эту тишину никак не наворачивался прервать. Сидел и в упор смотрел в ее глаза. Карие-карие. Такие темные, словно кофе, в турке заваренное. Чуть ли не черные.

- Что, Бабочка?

Я таким титаническим усилием выдавил из себя эти два слова, что голова опять запульсировала. Но молчание стоило нарушить. Слишком зыбкой была грань моего равновесия, еще не привыкшего к тому, что следует сдерживать каждый жест и слово. Сознание еще не просекло: зачем и почему я вдруг становлюсь на дыбки и иду против себя самого же?

Она моргнула. Выдохнула. И улыбнулась:

- У тебя глаза разные.

Я поднял одну бровь. Типа она раньше этого не знала.

А Бабочка рассмеялась, явно читая мои мысли:

- Да, я знаю, что они всегда были такие. Просто, я вроде и знаю, а сейчас – опять увидела. Заново. – Она еще раз моргнула и будто смутилась. – Знаешь, а я у папы когда-то просила денег на контактную линзу, хотела зеленую. Чтобы и у меня глаза, как у тебя были.

Я усмехнулся, чуть свободнее откинувшись на подушку и все еще держа пальцы в ее волосах. Помню, как меня повеселил тот рассказ брата. Да и на то, что он Бабочке правду о моем рождении рассказал, я не злился. Никогда не видел в этом особой тайны. Хоть родители и старались ото всех скрыть.

- Да, Сашка рассказывал, как ты его доставала. И сейчас хочешь? – с любопытством глянул на Свету.

Она опустила голову и покачала ею, внимательно уставившись на свое запястье:

- Нет, хоть теперь и денег ты мне даешь столько, что на пять комплектов хватит. Это же не по-настоящему будет. Не как у тебя. Подделка. Лучше я себе свои оставлю, - эта хитрюга опять глянула на меня своими лукавыми глазами. – А твоими любоваться буду, - добавила она и подскочила с кровати. – Пошли есть, там Арина Михайловна кучу еды наготовила. Или ты еще не в состоянии? – Бабочка с веселым вызовом вздернула бровь.

- Кыш, мелочь пузатая, - я запустил в нее подушкой, стараясь стряхнуть странную вязкую, тягучую, но приятную стянутость мышц во всем теле, вдруг напряженно сократившихся от того, что она сказала о моих глазах. В голове звенел тревожный колокольчик. Но я отмахнулся, решив, что из-за собственной новой и непонятной реакции на Бабочку и ей, ее словам – невесть что приписываю. – Есть я всегда готов. Дай только умоюсь. А ты пока на стол накрой.

Света, ловко увернувшись от летящей в ее сторону подушки (при этом так изогнувшись, что я аж залюбовался изгибами: не проходят даром занятия танцами, хоть и не мне бы глазеть на эту красоту, если честно), рассмеялась еще громче.

- Давай, у тебя пять минут. Иначе я все сама съем, - пригрозила эта малявка, предусмотрительно выбежав за дверь, видно прячась от новых метательных снарядов.

А я, так и продолжая улыбаться, первым делом переложил ствол в ящик тумбочки. И только потом побрел в ванную, приводить себя в порядок.

Света

Следующие три недели не прошли, а пролетели мимо моего внимания. Я даже не представляла, насколько изменится моя жизнь, когда предложила Кате остаться пообедать за моим столиком. Мы действительно сдружились и теперь проводили вместе чуть ли не все перемены. Особенно большие, когда можно было вволю посидеть и поболтать о всяких мелочах и глупостях за обедом. Мы обсуждали одежду, моду, парней в наших классах и поведение других девчонок. Занятиями танцами, на которые Катя ходила без особой охоты и в основном затем, чтобы после вволю полюбоваться на то, как я мучаюсь на пилоне или стуле, «танцы с которым» нам так же показывала тренер, все еще уставшая от всех на свете. Дело в том, что самой Катерине наши занятия давались не очень просто, и она считала вселенской справедливостью после смотреть на то, как мучаюсь я с непривычным инвентарем и движениями.

В общем, обычные девчачьи глупости.

Обсуждали мы и Катиного отца, который достаточно регулярно давал дочери повод поплакать или просто «возненавидеть» себя. Хотя, несмотря на все ее громкие заявления, я видела, что Катя любит папу и его поступки очень ее ранят. Выросшая в полном обожании мужской части своей семьи, я искренне сочувствовала подруге, но не знала, чем помочь, кроме как отвлечь на те же танцы, или поход в кино. Ну, или по магазинам, преодолевая свой страх перед толпой ради того, чтоб повеселить Катю.