...И все-таки, несмотря на обилие трудов по теории и истории книги, до сих пор нет убедительного определения того, что же такое "КНИГА". Подо все существующие подходит все, что угодно. Не вполне ясна даже этимология этого слова во многих языках, в том числе в русском. Первая подсказка – в материале. Даже если оттиснуть скрижали на склонах Кордильер, книжным материалом горы от этого не станут. Изощренная фантазия может представить себе роман, написанный в воздухе салютом, правильно расположенными воздушными шариками или чем-нибудь еще. Но и это будет не книгой, а лишь человеческим текстом, непосредственно вписанным в природу, – акцией. Книга должна быть отчленена от природы и соразмерна человеку.
Если вдуматься в ряд исторически сменявшихся книжных материалов, увидим их метонимическую эволюцию: кожа Земли (камень, стены пещер) – тело Земли (глина, дерево) – кожа земных явлений (пергамен, береста, бумага).
На стенах пещер, на склонах гор, на камнях, как татуировки на человеческой коже, появлялись изображения, обращенные к духам. Глина – телесный состав человека от ветхого Адама. Богов еще много; много и глиняных дощечек.
КНИГА – уже Откровение; прикосновение к ней требует праведности, возвещение ее –избранности. Только напряженное Богообщение делает КНИГУ открытой внутреннему – не телесному – взору. Символ посвящения – проглатывание книги. Это свиток – Звездная книга, разворачивающаяся внутри человека.
Ритмическая структура книги, важная сама по себе, в древности была родственна архитектуре Храма. Треугольник – Храм-Книга-Человек – был определяющим и в мировоззрении в оформлении Писания. Тяжелый переплет закрывает путь непосвященным. Легкая же обложка создает видимость доступности, но вошедший внутрь начинает рискованную игру.
Слово индексально. Оно ничего не описывает – оно есть Логос, а если на что и
указывает, то на большее себя. На то, что можно иконически изобразить. Изображение, таким образом, оказывается и подсознанием, и сверхсознанием слова: снизу – языческие архетипы, сверху - неизобразимая Благодать. Разница между первым и последним, как ощущаем ее мы, заключена лишь в динамике: первое – статично, плотно, оно присутствует там, где нет уже ничего; второе – динамично, светло, бесплотно, требует стремления к себе. При неразличении одного и другого получается концептуализм.
Подобно церковному, искусство концептуалистов индексально. Именно по этой оси оно и пародирует священные тексты и изображения. Концептуализм отсылает нас не к ноуменальной, но к феноменальной реальности и потому охватывает лишь внешнюю сторону коммуникативного знака, имевшего все-таки ноуменальную направленность.
Логос существует вне времени и пространства, независимо от человека, приписывающего ему те или иные свойства; он имеет смысл, но не имеет значения. В книге он представляем собою произведение визуального и письменного рядов: пропорция множителей может меняться, произведение остается неизменным.
С этим связано своеобразие оформления всех основных частей Священного писания; типологически же это своеобразие распространяется на все книги. Поэтические тексты, будь то псалмы Давида, поэмы Велимира Хлебникова или стихи современных авторов, имеют наибольшую свободу изобразительности. Иллюстрации в этом случае комментируют текст, нередко вписываясь в него. Однако изображение контролируется, предписывается знаМением /знаЧением, приходящим из Будущего. Без попытки прочесть Будущее (не в линейно-временном, а в экзистенциальном смысле) визуальный ряд практически излишен.
Разработка ряда канонических, уставных мест книги (титул, портрет автора, инициал) связана с Четвероевангелием. Евангелие было основной книгой Средневековья, она ярче всего свидетельствует о двух формах бытования книги: церковной, предназначенной для богослужения, и домашней, предназначенной для чтения про себя. Здесь проходит та трещина, которая отделяет уставное письмо от скорописи и в конечном счете приводит к возникновению печати. Поэтому всякое внимание к шрифту книги онтологически связано с проблематикой Воплощения, Уставное письмо, связанное с архитектурным каноном, представляет собою плод церковной традиции. Вообще переписка священных книг, несомненно, была не чисто физическим трудом, а родом молитвы. Переписывая, монах заново прочитывал весь текст, требовавший огромной сосредоточенности. Приписки, просящие Благодати на труд переписчика, вовсе не являются риторическими упражнениями или каноническими текстами: это переживание, без которого труд не будет успешным, а книга не будет иметь счастливую судьбу. Иначе говоря, молитвенное сосредоточение могло иметь письменную форму. Когда она потеряла свой смысл (точнее, когда этот смысл был потерян людьми), появилась технология изготовления книги.