Бабочка на штанге (сборник)

МАРКО РАССКАЗЫВАЕТ…

Марко замер на миг. Потом заулыбался:

— А вот фиг тебе. У меня джольчик…

— А вот и врёшь! Все знают, что старый джольчик ты посеял в столице. А новым не обзавёлся! — кошачьи глаза смотрели, как сквозь белую траву, будто из засады…

— А вот и обзавёлся! — Марко вытащил из кармана и положил на ладонь медаль с морским коньком. — Гляди!

Все опять вытянули шеи.

— Пфы! — моментально отозвалась Славка. — Это сувенирная бляшка из киоска!

— Сама пфы!.. Мне её один матрос подарил. За то, что я ему помог… в одном деле… — Марко понял, что чуть не разболтал секрет. Прикусил язык.

— Что за матрос? — тут же подпрыгнул любопытный Кудряш.

— В каком деле? — сунулся и осмелевший Кранец.

— Мало ли в каком… — помрачнел Марко. — Это наши дела, не для всякого…

— Контрабанду, что ли, помогал переправить? — хмыкнул Слон.

Пришлось объяснить:

— Никакую не контрабанду, а письмо… Он сам не мог, потому что… очень торопился. Вот я и отнёс на почту. Это его матери, чтобы не волновалась… Если не верите, спросите у тёти Тамары…

Кажется, ему поверили. Но Славка тут же сказала:

— Ха, отнёс письмо? Подумаешь, геройство! И за это — джольчик?!

Отступать было некуда.

— Смотря как отнести! Пришлось лезть по обрывам. Больше мили… А почему, не скажу. Так было надо.

То, что «пришлось лезть» из-за собственной дурости, Марко объяснять не стал. Пусть гадают, какая была причина.

Слон прошёлся по Марко глазами (по мятой рубахе, по царапинам и коленям со следами ракушечной пыли) и заметил:

— Похоже, что правда… А давно это было?

— Только что! Ну, с час назад…

У Слона подпрыгнули белёсые брови, а Славка торжествующе завопила:

— Ух и врёшь! В это время по обрывам с крейсера из пушек палили! Сам знаешь! Сунуться было нельзя нисколечко! А кто сунулся, тот бы помер с перепуга!

Марко всех обвёл взглядом. Теперь, кажется, не верил никто. И, стараясь говорить невозмутимо, он объяснил:

— А я сунулся. И не помер… Я же не знал, что будут стрелять. А снаряды ложились далеко. Я переждал, а потом уж перешёл через это место… Там так противно воняет взрывчаткой, будто кислятиной…

Икира вдруг тихонько спросил:

— Страшно было?

— До обалдения, — без хитрости сказал Марко, и опять ощутил запах снарядной начинки.

Похоже, что на этот раз все снова поверили. Но опять же, кроме Славки.

— Врёшь, — небрежно заявила она, глядя поверх головы Марко.

Ну, что с ней было делать?

— Не вру. Вот… — Марко глазами отыскал за тополями блестящий церковный крест, расправил плечи и перекрестился на него.

Но и это не убедило Славку.

— Не считается. На тебе ведь нету крестика…

Это правда, крестик Марко не носил, как-то не привык. Но…

— Я же всё равно крещёный! При рождении!

— Не считается, — снова сказала Славка.

Тогда Марко взглянул на Икиру. Тот всё ещё стоял впереди Слона, прижимался к нему спиной. И смотрел на Марко с пониманием.

— Икира! Вру я или нет?

Здесь надо сказать про Икиру.

Это был тощенький третьеклассник с лиловыми, как сливы, глазами. Серьёзный такой. Вообще- то звали его Иванко Месяц, но это лишь для школьного списка. А для всех в посёлке он был Икирой.

Те, кто не знают, могут подумать, что это японское имя. А на самом деле всё проще.

В Фонарях и в окрестностях растёт у заборов и на обочинах мелкая травка с таким названием. С крохотными, как маковые зёрнышки, лиловыми цветами, с мелкими листиками. У неё слабый горчичный запах. Листики по форме напоминают брусничные, но по цвету отличаются. С изнанки — серовато-зелёные с бурыми пятнышками, а с лицевой стороны — блестяще-коричневые. Вот таким коричневым (гораздо темнее других здешних пацанов) был Иванко. Отсюда и прозвище.

Волосы Икиры, если бы они, как у всех фонарских ребят, не выгорали на солнце, выглядели бы, наверно, рыжевато-русыми. Но догадаться об этом было можно лишь случайно — когда из-под отросших локонов появлялась на свет уцелевшая от южных лучей прядка. А так вся его «лохматость» была как у остальных — цвета очень светлой шлюпочной конопатки…

Из всей одежды Икира признавал только парусиновые шортики. Правда, были они всегда отглажены и сверкали такой рафинадной белизной, что на солнце слепили глаза. Да, было ещё ожерелье-джольчик из древних стеклянных бусинок, дырчатых камушков и мелких ракушек. Икирина мама заведовала библиотекой в поселковом клубе (в нынешние времена — почти всегда пустой). Она приучила сына к чтению, но приучить его к «цивилизованному образу жизни» так и не сумела. А где папа, не знал никто. Давно уже обитал сам по себе в северных глубинах Империи…

Лишь отправляясь в школу, Икира надевал рубашонку и клеёнчатые босоножки. А в холодные времена поверх летнего наряда натягивал — как длинный бушлат — суконную мамину кофту со стеклянными пуговицами. Но из-под кофты всё равно дерзко торчали коричневые птичьи ноги. Учительницу Анну Герасимовну это вначале пугало и раздражало. Но директор Юрий Юрьевич ей сказал:

— Оставьте вы его жить, как хочет. Это не просто ребёнок, это явление здешней природы. Как горный дубняк на скалах, как чайки или треск цикад…