Бабочка на ветру

Цурумацу продолжал пить, и никакие уговоры Сайдзё на него не действовали. Не бросил саке даже после того, как друг пообещал ему обязательно разыскать Окити и уговорить ее вернуться.

— Даже не пытайся, — горько усмехнулся Цурумацу. — Она ушла сама, по своей воле, и сделала это намеренно. Как она могла хладнокровно собрать вещи и бросить меня, не сказав даже «прощай»? Вот уж никогда не мог предположить, что девушка, которую я любил, не только бесчестная предательница, но еще и малодушная изменница. Наверное, все же люди говорят правду: коли уж девочка стала дешевкой и гейшей — таковой и останется навсегда.

Сайдзё горько жалел о своем поступке; никогда раньше не приходилось ему видеть Цурумацу в таком ужасном состоянии. Молодой мастер страдал, но при этом был настроен весьма агрессивно; видимо, так сильно переживал исчезновение Окити, что теперь ненависть заполнила его сердце с той же силой, как раньше заполняла любовь. Как она посмела бросить его?! Это же самое настоящее предательство! И тогда Сайдзё решился рассказать Цурумацу истинную причину поспешного бегства Окити.

— Цурумацу, не надо так плохо говорить об Окити-сан, — начал он. — Дело в том… видишь ли, во всем виноват я. Понимаешь, мне показалось, что она представляет опасность для тебя. Ведь пока она жила с тобой, все люди в Симоде отвернулись от тебя. Вот и испугался я, что случится с таким трудолюбивым и целеустремленным человеком, как ты, — ведь ты оказался отрезанным от всех жителей поселка и остался без средств к существованию. И я думал, что единственный способ освободить тебя от такого позорного пятна — это убедить Окити уехать отсюда. Только тогда ты очистил бы доброе имя и начал жизнь заново.

Поэтому я сделал так: дождался дня, когда ты надолго ушел из дому, и явился сюда. Я начистоту поговорил с Окити с глазу на глаз; объяснил ей, что она губит твою жизнь и, если по-прежнему любит тебя, должна уйти первой. Только теперь я осознал, Цурумацу, как же я ошибался! И подумать ведь не мог, что, кроме Окити, тебе в этой жизни ничего не нужно — ни успеха, ни признания, ни даже славы — и ты запросто вел бы скромную, тихую жизнь, лишь бы вы были вместе. Не смел предположить, что такие глубокие, искренние чувства существуют в действительности. Прости меня, Цурумацу! Теперь ты понимаешь, что должен винить во всем, что случилось, только меня, а не Окити!

Несколько секунд Цурумацу молчал, словно что-то серьезно обдумывая. Казалось, он поверил утешительным словам друга. Но потом молодой мастер покачал головой и горько рассмеялся: слишком часто в этой жизни его обманывали, он потерял веру в людей. Теперь сомневался и в искренности слов лучшего друга, а потому ответил так:

— Знаю, Сайдзё-сан, что ты желаешь мне только самого хорошего, но не стоит лгать только потому, что тебе хочется смягчить удар, полученный мною от самой судьбы. Никогда не значил я так много для Окити, как она для меня. Вот почему это случилось, вот почему она так спокойно оставила меня уже во второй раз. И если бы тебе даже удалось уговорить ее вернуться, прежних отношений возвратить мы все равно бы уже не смогли. Пойми, я уже не был бы уверен, что, вернувшись в сной дом, не застану его темным и пустым, как случилось в тот раз. Нет, друг, я очень боялся потерять ее, и вот она ушла. И теперь мне не хочется уже ничего начинать заново. Больше никаких попыток не будет, хватит!

Никакие слова и уговоры не убедили Цурумацу, что друг вовсе не лгал ему. В конце концов, вконец расстроенный и терзаемый раскаянием, Сайдзё вынужден был покинуть этот унылый, холодный дом.

Цурумацу стал настоящим отшельником: отказывался от встреч с людьми, не желал видеть у себя никого, даже Сайдзё, Продолжал делать чудесную мебель и зачастую отдавал ее соседям просто так, не заботясь о том, чтобы попросить у них денег за свои шедевры.

Кое-как сводил он концы с концами, а материалы для работы покупал на те средства, что соседям иногда все же удавалось вручить ему за полученную от него мебель. Острые приступы боли в груди участились, но он не обращался к докторам, не лечился, полагая, что смерть для него окажется лучшим выходом, чем пустое, бессмысленное существование.

Как-то ночью, примерно через год после того, как Окити его оставила, Цурумацу проснулся от острой боли в груди, словно внутри у него все полыхало огнем. Попытался приподняться со своего ложа, но не смог: все тело его словно налилось свинцом, и он был не в состоянии пошевелиться, Открыл рог, чтобы закричать, позвать на помощь, но ни звука не вырвалось из горла., Затем боль стала усиливаться, и очень скоро внутри него будто что-то надорвалось, а в следующую секунду все было кончено — боль исчезла, а конечности стали легкими, словно струящаяся жидкость… Он почувствовал, как отделяется от собственного тела, распростертого на матрасе, и неведомая сила уносит его прочь от земли…