Бабуин мадам Блаватской

По разительному контрасту с одухотворенной теософией, которая презирает человеческий быт, как помеху на Пути, Работа[253], так стали называть практику института Гурджиева, основное внимание уделяет физическому труду и общему распорядку. Пока последователи Кейзерлинга вели аристократические беседы, а последователи Штейнера искали Бога в искусстве и окружающем, ученики Гурджиева ежедневно занимались тяжелой работой, посещали собрания и выполняли упражнения, призванные пробудить душу от сна. Именно этот распорядок – а не доктрина – привлекал ту часть учеников, приезжавших из Англии и выросших в среде высшего и среднего классов. С детства их окружал мир, который сатирически изображали в своих произведениях Олдос Хаксли, Л.Г. Лоуренс и E.M. Форстер: мир, где лакеи и слуги выполняли за своих хозяев практически все, за исключением непосредственных телесных функций, чтобы те могли предаваться размышлениям о духовном.

А. Р. Орейдж одним из первых стал учеником в Приере. Он воспринимал свою поездку в героическом свете – сказал своему преданному секретарю в "Литтл ревью", что покидает Англию и едет в Приере "искать Бога"[254]. Прибыв в замок практически без всего, с одним лишь желанием в сердце и "Алисой в стране чудес" в кармане, он удивился, узнав, что поиски Бога заключаются в том, чтобы копать лопатой целый день никому не нужную яму.

Когда Орейдж пожаловался Учителю на плохое настроение и усталость вследствие нескольких недель такого бесплодного занятия, Гурджиев посоветовал ему прекратить стонать и отослал обратно, велев копать глубже. Находясь на грани срыва и бунта, Орейдж повиновался, и когда ему казалось, что он уже не может продолжать работу, болевой барьер был преодолен, и он начал получать глубокое удовлетворение от труда – теперь не такого утомительного, от хорошо сделанной работы и от того, что подчинился воле своего Учителя[255].

Непосильные задачи были одним из способов добиться духовного напряжения у учеников. Гурджиев настаивал на следовании непосильному режиму, унижал учеников публично и даже поощрял ссоры. Это, по всей видимости, входило в понятие "шоковой терапии", принимавшей форму умственных, эмоциональных и духовных упражнений.

Помимо работы по дому и саду, ученики выполняли разнообразные задания – от копки ямы, как это было с Орейджем, до совершенно невероятных заданий, цель которых была неясна. Дамам из общества, которые ранее никогда не занимались физическим трудом, приходилось чистить картофель или пропалывать клумбы, попутно заучивая тибетские слова или азбуку Морзе. Другие должны были выполнять физические упражнения, одновременно решая в уме арифметические задачи. Доктору поручалось поработать в котельной, писателям – приготовить пищу, а выдающимся психиатрам – убирать навоз или скоблить пол на кухне. Все это походило на строгий интернат во главе с чересчур гениальным, если не сказать, помешанным учителем, но большинству учеников это нравилось – по крайней мере, некоторое время.

Гурджиев не делал различия между важным и неважным, между серьезным и шуточным. Люди должны были делать работу сначала за половину обычного времени, потом за четверть – в качестве индивидуального испытания. Другие были вынуждены работать в группах с теми, кого они ненавидели. Интеллигентам запрещалось читать, а впечатлительным назначалось убирать отходы или резать скот. Основным педагогическим принципом был принцип противоречия: делай то, что тебе не нравится, каким бы противным это ни казалось. Делай невозможное; затем сделай это дважды или занимайся сразу двумя несовместимыми занятиями.

Упражнения основывались на двух принципах. Во-первых, существует необходимость добровольного и осознанного страдания, которое, как говорил Гурджиев, человек должен испытать, чтобы проснуться и обрести истинную реальность. Однако немногие люди способны самостоятельно преодолеть испытания. Отсюда следует второй принцип: страдание должен причинять им Учитель, которому они полностью подчиняются. Поэтому необходима "школа". Без доверия к Учителю, подчеркивал Гурджиев, нечего и говорить о добровольном выборе страдания. Напомним, что Успенский несколько раз восставал именно против этого принципа. Другие приходили в замешательство, когда Гурджиев доказывал, что сам факт подчинения ему учеников, какими бы своенравными ни были его приказы, свидетельствует о необходимости для них претерпевать страдания. Иногда бунт заканчивался изгнанием ученика, а иногда признанием того, что "наконец-то" виден прогресс – теперь ученик может стоять на своих ногах.