Бабуин мадам Блаватской

Первые сорок лет жизни Гурджиева скрыты во мраке неизвестности и загадочности, который он рад был сгустить при каждом удобном случае[188]. Подобно Блаватской и Ледбитеру, он обладал даром рассказчика и ничто не давало такой превосходной возможности его проявить, как наличие белых пятен в его собственной жизни. Даже дата его рождения неизвестна. Один из недавних исследователей называет 1873 год, другой 1877, третий – 1866, тогда как четвертый, указывая на 1874, все же считает наиболее достоверным промежуток между 1870 и 1886 гг. Неопределенность, которую Гурджиев никогда не стремился прояснить, способствовала его загадочной ауре. Как-то раз на американской таможне обнаружили, что в его паспорте вместо года рождения стоит отдаленная будущая дата. "Это не ошибка, – сказал таинственный путешественник во времени, – исправляться придется вам"[189].

Что касается других дат жизни между рождением и встречей с Успенским, случившейся незадолго до революции, то мы располагаем только его собственными сообщениями, большинство из которых, кажется, заимствовано из фольклора Центральной Азии и "Тысячи и одной ночи". Однако, видимо, он, действительно, был сыном грека и армянки, родился в Александрополе (впоследствии Ленинакан в Советской Армении) и воспитывался в "отдаленном и очень скучном городке" Карее близ российско-турецкой границы.

Хотя городок и мог казаться его обитателю скучным, но регион был весьма неспокойным и опасным. В течение многих веков на него претендовали Российская и Османская империи, его пересекали кочевники и торговцы, здесь часто возникали межэтнические столкновения, политические конфликты и стихийные бедствия. Население в нем очень неоднородно по этническим, религиозным и языковым признакам – возможно, поэтому Гурджиев обладал способностями к языкам, даром перевоплощения и космополитическим духом. Б маленьких городках, расположенных между долинами и горами, жили греки, армяне, турки, русские, курды, кавказские татары и грузины; местные религии охватывали очень широкий спектр – от несторианства до суфизма, от буддизма до шаманизма и даже почитания дьявола.

Гурджиев описывал своего отца как потомка некогда богатого и древнего рода, унаследовавшего огромное стадо, сильно поредевшее во время мора и разорившего своего владельца. После этого он занимался различного рода деятельностью – в том числе был и плотником, но все его затеи оканчивались неудачами, потому что Гурджиев-старший был слишком горд, чтобы наживаться на обмане. Сын не объяснял, рассказывая об этом, почему удачное предпринимательство обязательно должно основываться на махинациях (что, однако, делается понятным, если принять во внимание его собственный опыт).

Более важно то, что его отец был также и "ашугом", или поэтом и рассказчиком, знавшим наизусть большие куски эпических сочинений, включая и поэму о Гильгамеше. Ощутимая связь с прошлым действительно является таким наследством, с которым не сравнятся никакие богатства. Как говорил сам Гурджиев, он приобрел культурный опыт, который интерпретировал как сохранение Древней Мудрости в формах и ритуалах, значение которых давно забыто. Мы не можем знать наверняка, на самом ли деле Гурджиев в детстве слушал поэму о Гильгамеше – эта история вполне может оказаться плодом его богатого воображения. Но, как и в случае с Блаватской, это не так уж и важно. Важнее та роль, которую Гурджиев отводил собственному отцу в своей мифологии: благородный дикарь в духе Руссо, приобщенный к древнейшему источнику жизни.

Эта роль объясняет также и самый дорогой дар отца сыну: строгие правила воспитания, научившие его выживать в любом, даже враждебном, окружении. Раннее пробуждение и умывание холодной водой сопровождались суровыми наказаниями за непослушание. Идеи старшего Гурджиева о воспитании характера порой напоминают шутки о том, как школьников заставляют встать, подсунув им жабу в кровать, или о том, как сын должен держать ядовитую змею в руке, пока папа не закончит завтракать, – жестокость, за которую впоследствии люди благодарны своим воспитателям. Эти строгие методы позже ощутили на себе и его последователи.

Таким образом, молодой Гурджиев должен был вырасти человеком, умевшим постоять за себя. Как все города в том регионе, Каре и Александрополь делились на районы согласно социальному положению жителей, их обычаям и религиям, и мальчик, видимо, рано стал понимать эти различия. Несмотря на заявления о знатном происхождении, он вырос в бедности и вскоре научился браться за любую подвернувшуюся работу – от починки обуви до гипноза, приобретая по ходу дела ловкость, позже поражавшую интеллектуалов из среднего класса, собиравшихся вокруг него.