Бабушка, Grand-m`ere, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

Анна Кирилловна по хозяйству успевала мало. После уроков в школе она обычно спешила на партсобрания или же выполняла партийные поручения: агитировала, уговаривала, разъясняла и информировала о положении на фронте. А вести с фронтов приходили нерадостные: был сдан Киев и блокирован Ленинград. Анна Васильевна тяжело переживала за судьбу родного города. К тому же в Ленинграде оставались жена и сын Александра Кирилловича. Сам полковник Соколов, строивший укрепления на границе и вдруг захваченный ураганом войны, нескоро смог написать матери, предоставив ей горевать и молиться за себя. Анна не могла вообразить немецких оккупантов на проспектах и набережных ее Питера.

«Это невозможно! Невозможно!» – стучало у нее в висках. И вот однажды Анна Васильевна пошла по деревенской улице, возглашая, что Ленинград немцам не взять. Ей было видение: на облаке стоит Петр Великий с саблей в руке, на него ползут и ползут огромные крысы, а он их рубит и рубит! Этот сон с небольшими вариациями она рассказывала всем, кто заходил к ним домой, и прибавляла: «Нет, не взять немцам Питер, царь Петр не даст: он его строил, он его защитит!»

Наступила холодная и голодная зима. Долгими темными вечерами, дожидаясь Анну Кирилловну, бабушка рассказывала девочкам про Робинзона Крузо, пела песни им про мальчика-сиротку, про курочку-сестричку и братца-петушка и т. д. Однажды тетя Нюра очень задерживалась, было тревожно. Вдруг бабушка вскочила на ноги: «Молитесь за маму! Все молитесь!» Девочки, все три, бросились на колени перед иконами и заревели. Долго они молились, а когда Анна Кирилловна пришла, то рассказала, что за ней почти от самой Кесьмы шли волки, а впереди по дорожке катился какой-то светящийся шарик. Катился, катился и у самой деревни рассыпался.

В ту зиму волки, как в давние времена, стали появляться у Григоркова. Каждую ночь старшей внучке мерещилось, что серые подходят все ближе, ближе, вот уже грызут угол их домика, и у нее начиналась истерика. Несомненно, что среди главных причин психоза было постоянное недоедание. От него страдала вся семья: у маленькой Лели задерживалось развитие, обозначились признаки рахита, всех донимали чирьи, бабушка Анна похудела, сгорбилась и стала седеть. Тем не менее она предельно скупо расходовала продовольствие. Она не поддавалась на уговоры дочери сварить детям каши, когда из колхоза выделяли несколько килограммов ячменя или ржи. С картофельных клубней, сколько бы их ни удавалось выменять, непременно срезались и сберегались верхушки. Редким, нечаянным лакомством бывал «колоб» – твердый, спрессованный, как древесно-стружечная плита, остаток после отжима масла из льняных семян. Иногда, как последний резерв, бабушка брала ложечку соли и обменивала ее на куриное яичко.

Едва сошел снег, дети набросились на зеленые лакомства: березовые почки, хвощ, щавель, молодые еловые шишки и мягкие сосновые «свечки». Теперь каждый день на обед были крапивные щи и даже лепешки, поскольку Анне Кирилловне удалось очень удачно обменять свой велосипед на три пуда муки. Лопатами и лопатками, с невероятными усилиями, была вскопана вся усадьба. Ее засеяли рожью и ячменем, семенами разных овощей, в том числе сахарной свеклы, засадили картофельными верхушками, а также бобами и горохом. Летом внучки вместе с соседом Толькой Семеновым пасли своих коз в лесу. Уходили рано, на весь день, лакомились черникой, а в полдень где-нибудь в тени съедали лепешку, запивая молоком из бутылки, а крошки перепадали птицам и белкам. Вторая военная зима не была уже такой голодной. Главное, была своя картошка, а пареная сахарная свекла вполне заменяла конфеты для тех, кто забыл вкус настоящих сладостей. А тут еще Василий Матвеевич дал знать о себе и вместе с письмом прислал свой офицерский аттестат – документ на получение семьей его жалованья.

А. В. Соколова с дочерью Нюрой и внуками, 1944

Известие о победе под Сталинградом радостью наполнило сердца, но не отогрело землю и не растопило снег. Стояли морозы, снова волки подходили к Григоркову, снова на старшую внучку нахлынули ночные страхи, но теперь этот ужас получил мистическую окраску. Анна Васильевна была уверена, что только обряд крещения мог спасти девочку. Церковь в Титовском еще была закрыта, но старик-священник уже вернулся из мест заключения и высылки. Бабушка с ним договорилась, позвала в восприемницы соседку Марью, и таинство крещения сразу трех отроковиц было совершено на дому, втайне от партийной Анны Кирилловны.

Десятью годами раньше, также бабушкиным попеченьем, здесь же в деревне, в церковной сторожке были окрещены я и сестренка Лена. Говорят, я очень плакал. Болтушка Лена, когда приехали родители, выдала бабушку: «Вон в том домике нам ставили крестики на ручки и ножки!» – но отец лишь поблагодарил Анну Васильевну.