Бабушка, Grand-m`ere, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

Вообще, бабушке, когда она бывала в хорошем настроении, нравилось удивить собеседника каким-нибудь парадоксом, острым словцом или поразить эрудицией, не свойственной деревенской жительнице. Возможно, этим она подсознательно хотела оградить себя от засасывания вязкой деревенской средой, но все равно к ней понемногу возвращалось исконное «окание», в ее речи появлялось все больше деревенских словечек и выражений. В глазах деревенских баб, всяких Волганих и Пузырих, она из горожанки Анны Соколовой все больше превращалась в свою деревенскую Соколе ну. Однако ей не хотелось теряться в массе, хотелось сказать, например, заезжему корреспонденту, что она пережила уже шестерых царей (если считать царями Ленина и Сталина и еще, кажется, Керенского, которого уж никак царем не назовешь). Ленин для бабушки, как и для многих, был «добрым царем», давшим крестьянам землю, а Сталин – «грозным царем», победителем немца. Дословно помню вполне искреннюю приписку в бабушкином письме от какого-то марта 1953 года: «А еще мы горюем по нашему дорогому Сталину, ну да и этот [имелся в виду Маленков. – А. У.]будет не хуже». Но наследники Сталина, по мнению Анны Васильевны, в целом крестьянских надежд не оправдали. При Хрущеве церкви стали исподволь закрывать, начались дерганья и приказания-указания относительно каких-то торфоперегнойных горшочков и кукурузы. Новые налоги и всяческие притеснения придавливали крестьян, чтобы заставить их больше работать в колхозах и не тянуться к своему хозяйству, но тщетно: как только дали паспорта, из деревень начался отток в города, а также на целину, где поначалу еще разрешалось держать скот. Сама Анна Васильевна чувствовала приближение каких-то фатальных перемен, пыталась передать это тревожное предчувствие и мне, указывая на зарастающие коровьи тропки в лесу, на не наезженные проселочные дороги, на первые, тогда еще редкие, заброшенные избы, но я не верил и был преисполнен молодым оптимизмом.

Всякий раз, когда в конце августа я уезжал в Питер, бабушка выходила за околицу, чтобы проводить меня. «Прощай, Андрюша! Уж, наверное, в последний раз!» – крестила она меня и обнимала. Желтая песчаная дорога была пустынна, как на картине, и высокие ели стеною стояли по ее сторонам. Теперь вдоль той же дороги кусты да канавы, а по разбитому асфальту то и дело проносятся тяжело нагруженные лесовозы.

Когда я уезжал в свою первую экспедицию, бабушка, кажется, спросила, есть ли у меня девушка. «Поди-кось, нашел какую ни на есть на своей беседе? А нет – так пока и нешто!» Зимой я снова приехал в Григорково: кататься на лыжах. Тогда я заблудился в «лесах и полях» и чуть было не проскочил свою деревню. Бабушка молилась за меня как в старые «добрые» волчьи времена. Очень уютным казался мне этот занесенный снегом домик, куда так и не удосужились провести электричество. Миром и спокойствием веяло от бабушкиных рассказов у самовара. На следующий год Анну Васильевну тетя Нюра увезла жить к себе в райцентр, а дом в Григоркове был продан соседке Нинке, матери-одиночке.

Анне Васильевне не понравилось у дочери, хотя ей и отвели отдельную комнатку, освободили от хозяйственных забот. Она написала своему сыну, Павлу Кирилловичу, в Красноярск. В ожидании ответа бабушка строила планы и рассказывала всем, как будет жить в Сибири у своего Павлика. Ответ пришел неутешительный: Павел прислал денег и написал, что принять у себя мать не может, потому что сам живет в доме тестя, и что ей лучше оставаться у дочери. Бабушка приуныла. Ее утешали, как могли. Василий Матвеевич, муж Нюры, долго беседовал с ней как с капризным ребенком, и бабушка наконец-таки оценила его выдержку и доброту. Раз поздней осенью, возвращаясь с юга, я решил заехать повидать заболевшую бабушку. Меня она узнала, вспомнила, как переживала, когда я заблудился, катаясь на лыжах. Напоследок она в первый и последний раз за всю жизнь обратилась ко мне с просьбой: попросила достать ей новые рукавички. Каюсь!

Я не выполнил эту просьбу, легкомысленно пренебрег ею и забыл. Бабушка поправилась и о рукавичках больше не вспоминала.

Умерла она 4 ноября 1960 года в городе Красный Холм Тверской области и была похоронена там же, на городском кладбище. Однажды бабушка сказала мне, что она – та самая старая пустая и «тисклявая» картошина, которая дает начало целому гнезду молодых, белых и розовых, клубней. Они вырастают, а старую картошину отбрасывает лопата огородника. Так или иначе, мы несем в себе не только гены своих предков, но и память о них самих, может быть, для того, чтобы они воскресли.

Моя незаменимая Балик С. Адалян