Бабушкина внучка

Ветер шелестил листвой деревьев, а их ветки, сплетаясь, точно сообщали друг другу о только что слышанной, печальной и страшной исповеди, и точно сожалели и оплакивали… и, покачиваясь, недоумевали… Внизу, на дне обрыва, играя мелким щебнем, любовно журчал ручей.

— Что же делать? — повторила Ненси.

Вихрь в эту минуту порывом налетел на деревья и промчался дальше. И снова все смолкло, только по прежнему колебались ветви да тихо-тихо трепетали листья.

— Что же делать? — раздался в третий раз тот же тоскливо-упорный вопрос.

— Не знаю, — едва слышно прошептал Юрий.

Он встал и пошел медленно, не оглядываясь, сам не понимая, зачем, куда идет.

— Не знаешь… — повторила почти бессознательно Ненси.

Она, шатаясь, подошла к краю обрыва. Страшная внезапная мысль, как молния, осветила ее сознание:

— Минута — и всему конец!

Вдруг сильные руки схватили ее сзади… Юрий, по странному предчувствию, обернулся и сразу бросился в обрыву.

Почти бесчувственную перенес он Ненси на камень.

— Ненси, — сказал он ей, когда она очнулась, — все будет хорошо!.. Ты слышишь?.. Не знаю сам я, как… Мне надо разобраться… все это вдруг… Но… будет… хорошо!..

Его голос звучал решительно, хотя речь обрывалась, а левой рукой он держался за грудь, точно боясь, что сердце действительно разорвет ее.

XXI.

И настали для Юрия черные, трудные дни — дни смятения, тоски, негодования. Он возмущался не только бабушкой, считая ее причиною всех зол, не только потерявшей нравственный облик Сусанною и романтично-развратным Войновским, не только ими всеми, этими забывшими и стыд, и честь людьми — он возмущался самой Ненси, потому что считал ее чистой сердцем и сильной духом. Но всякий раз, когда негодование на нее закипало в груди, на смену являлось чувство мучительной жалости и сострадания и какая-то неясная для него самого решимость пожертвовать собою.

Так же, как в то прошедшее время, перед своим отъездом в консерваторию, он по целым дням уходил в лес и один, совсем один, переживал тяжелую, сложную борьбу мыслей и чувств. Жизнь в этом доме его тяготила, но он знал, что теперь уйти еще нельзя.

Ненси понимала остроту его душевного состояния; под предлогом болезни Муси, у которой резались коренные зубы, она устроила свою спальню возле детской ребенка. Зловещее что-то витало в стенах роскошного барского дома.

Не замечали, или просто не хотели этого знать, лишь Сусанна да Эспер Михайлович, более чем когда-нибудь считавшие жизнь вечным праздником в этом мире, лучшем из миров.

Но Марья Львовна зорко следила за событиями и, хотя не могла знать всего, но предполагала, что Юрий — единственная причина странной неурядицы, и с каждым днем сильнее ненавидела его.

Отъезд Сусанны, а вслед за этим приезд Войновского несколько рассеяли мрачное настроение Марьи Львовны. Она надеялась, что теперь Ненси, может быть, воспрянет духом и все пойдет по иному.

«Все-таки, il est bien beau encore[167]», — думала она о Bойновском.

Наталья Федоровна чуяла, что с сыном творится что-то неладное, но недоумевала, с какой стороны подойти к щекотливому вопросу. Юрий вообще был скрытен, а там, где дело касалось его сердечных движений, — прятался, как улитка, от всякого постороннего вторжения, не делая в таких случаях исключения даже и для матери.

— Вы не находите, что этот grand artiste[168], — злобно проговорила Марья Львовна, беседуя с Войновским, — отравляет всем нам существование… Я, право, очень бы хотела развода.

— О, нет!.. Он очень милый молодой человек, немного странный только, — заступился Войновский.

Однако сам он тоже обращался не так уже свободно с Юрием, как прежде, и даже как бы избегал его, хотя Ненси не обмолвилась ни словом о страшной сцене у обрыва.

По приезде Войновского, Юрий встретился с ним за обедом. Непонятное, дикое желание овладело им в первую минуту: подойти к этому старому красавцу и ударить его по лицу, при всех. Он едва сдержал свой безобразный порыв.

«Не этим же решать такой вопрос», — подумал он, сгорая от внутреннего за себя стыда.

Решительная минута, однако, пришла — он это понял, но как она разрешится — было для него, по-прежнему, неясно. И новое, доселе неизведанное им чувство, острое и злое, змеей обвилось вокруг сердца и жгло его и жалило. То была ревность.

Все чувствовали себя тяжело. Бывает так иногда перед грозой: сгущенный воздух как-то странно давит грудь и что-то беспричинное, но неотступное волнует и тревожит.

— Ты знаешь, я рассказала ему все! — сообщила Ненси Войновскому, гуляя с ним по тенистым дорожкам старинного сада.

Он весь вспыхнул и рассердился.

— Удивительное дело, как люди любят осложнять свою жизнь!.. Все шло прекрасно… хорошо…

— Ах, ты находишь, что хорошо?

— Конечно!.. Так нет — надо запутать, осложнить!.. Удивительная способность! — пожал он сердито плечами. — Ну, что же делать теперь?.. Что?..

А Ненси испытывала злорадное, мстительное чувство при виде его замешательства.

— Поразительная нелепость!.. Из самого обыденнего дела устроить целую историю!..

Весь день он был видимо расстроен и за обедом ничего почти не ел. Ночь тоже провел отвратительно.