Бабушкина внучка

— Чорт знает, какое бестолковое положение! — волновался он, ходя по большому кабинету покойного мужа Марьи Львовны, куда его поместили.

Он вспоминал свою жизнь, все мимолетные и более продолжительные связи. Никогда ничего подобного с ним не случалось. Все так бывало просто, естественно.

— Положительно, народились какие-то выродки, психопатические и нелепые! — негодовал он и досадовал, и раскаивался в своем увлечении Ненси.

Он бесповоротно решил завтра же уехать.

— Если она так любит бури и скандалы — пускай распутывает сама эту путаницу.

Поутру он встал рано, но, несмотря на смутную внутреннюю тревогу, как всегда, занялся самым тщательным образом своим туалетом. Освеженный холодным душистым умываньем, с подвитыми, надушенными усами, он собирался уже приняться за укладывание своего чемодана, как был внезапно неприятно поражен появлением Юрия в кабинете.

— Я пришел вам сказать, — начал отрывисто Юрий, глядя в упор на него серыми, скорбными глазами, — сказать… или предложить… Нет! я пришел объявить вам, что я даю жене моей свободу… И если вы порядочный человек… если вы честный — вы женитесь на ней.

Войновский растерянно указал Юрию на стул, по другую сторону письменного стола.

— Благодарю, — сухо уклонился Юрий от любезного приглашения.

И они стояли друг против друга, за большим старинным красного дерева, с бронзой, столом — оба бледные, оба дрожащие…

Из открытого окна, на середину комнаты, задевая стол, искрясь в бронзе массивных подсвечников, падал широкой косой солнечный столб, а в нем, точно в плавном ритмическом танце, кружились мириады пыльных точек. Они играли, перегоняли друг друга, волнообразно качались…

Глаза Юрия смотрели строго. Взгляд Войновского выражал ненависть и нескрываемое презрение.

— Так вот я вам объявляю мое решение!.. — сказал Юрий, и голос его, как металл, зловеще гулко прозвучал в стенах высокой комнаты.

— Позвольте!.. — Войновский постарался насколько возможно овладеть собою. — Я вам, кажется, не дал ни повода, ни права говорить со мною таким образом.

— Повода? Нет… А право?.. Вы понимаете сами мое право… Ведь вы же сделали ее несчастной, сбили с пути, лишили покоя, семьи!.. Отдайте же ей свою жизнь!.. Или жизнь эта дороже совести и чести?..

— Вы, молодой человек, слишком злоупотребляете этим словом, — произнес, с натянутой улыбкой, бледный как полотно Войновский. — Но вы слишком взволнованы, и я не принимаю ваших слов серьезно.

— Напрасно не принимаете! — вспылил Юрий.

— Позвольте, дайте мне докончить. Во-первых, я ничего не отнимал у особы, о которой вы говорите… лучшим доказательством чему служит эта сцена: вы объясняетесь со мною как оскорбленный муж…

— Не муж, а человек, защищающий другого.

— Ну человек!.. во всяком случае — близкий… А вы говорите, что я что-то отнимаю, разрушаю…

— Покой вы отняли!.. — гневно воскликнул Юрий. — Вы понимаете?.. спокойную совесть!.. А что вы дали? Что, — кроме обиды и позора!.. Так искупите же свою вину — я вам даю возможность.

— Такого злодея надо бежать, а не предлагать ему жениться.

Высокий лоб Войновского покрылся красными пятнами.

— Честь — понятие условное, — произнес он как-то неестественно громко, и в его бархатном голосе появились необычайные визгливые ноты. — Да и в делах любви… при чем тут честь?

Юрий замер и впился жадными глазами в это красивое, но ставшее плоским и жалким, в своем испуге, лицо.

Его рука, с тонкими пальцами, опираясь на спинку стула, вздрагивала при каждом слове Войновского, точно от прикосновения электрического тока. Его неожиданное молчание раздражало и злило еще больше Войновского.

— Мы только идем женщинам на встречу. И в данном случае, — проговорил он с особенной злобой, — я только отвечал… я…

Косой солнечный столб дрогнул и весь всколыхнулся. Мириады пыльных точек потеряли плавность ритма и, прерванные в своем волнообразном кружении, смешались, завертелись в хаосе дикой, необузданной пляски.

Войновский лежал на полу, и тут же, в нескольких вершках от его бледного лица, валялся тяжелый бронзовый подсвечник.

«Что это?.. Что это?!. Действительность или мучительный бред»?

Ужас леденил сознание Юрия.

Кровь текла из раны на виске и медленно скатывалась на пол по мертвому лицу.

Кровавая тонкая змейка предательски подползла к самым ногам Юрия.

Он выбежал в смежную комнату и закричал диким, не своим голосом.

— Я — убийца!!!..

И снова он перестал помнить, понимать…

XXII.

Ненси, несмотря на все доводы Марьи Львовны, за границу не поехала. Они поселились в небольшой, наскоро нанятой квартире в городе, вывезя из старой только необходимое.

И часто, часто, по вечерам, ездила она одна в шарабане на окраину города, к белой, высокой тюрьме, где содержался Юрий. Дальше темной лентой вилась дорога и тонула в туманной дали; еще дальше, узкой каймой вдоль синего неба чернела опушка леса.

Ненси нервно поворачивала лошадь, спасаясь от страшных воспоминаний.

В новой маленькой квартире никого не принимали, за исключением неизменного Эспера Михайловича. Но ни он, ни Марья Львовна не смели заикнуться Ненси ни о «деле», ни о ее внутреннем состоянии.