Бабушкино море

…Вот так же, вот точно так же он сидел на корточках у этого вот забора. Только тогда забор был некрашеный… И на его, на папином, корабле был как будто бы другой парус — не матерчатый, а газетный…

— Ну что?.. Скажи! — говорит мама и осторожно берёт папу за руку.

— Да так… — говорит папа.

Он стоит в тени чужого дома, прислонившись к чужому плетню, и никак не может припомнить, какой был парус… «Нет, всё ж таки, кажется, не матерчатый… из газеты…»

— Сортируй чередом! — хриплым голосом кричит черноволосая девочка. — Как на танцы-баланцы, так вы мастера!!

На чёрной девочке плотно застёгнутый полупальтик. В волосах у неё гребёнка с мелкими камешками.

— Ля-ля! — чуть слышно говорит мама.

Девочка поднимает голову и оборачивается.

— Мама! — кричит она и повисает на маминой юбке.

— А я? — говорит папа.

— Бабушка, бабушка, папа приехал! — на всю улицу кричит Ляля.

И вот из дома выходит бабушка.

— Константин! — говорит бабушка. — Костя!.. Костенька!

— Матушка! — говорит папа.

Они подходят друг к другу, и вдруг становится видно, что папа гораздо выше, чем бабушка, и что бабушка старенькая.

— Костенька! — повторяет бабушка. — Сынок! — и смотрит на папу.

— Успокойтесь, матушка! — говорит папа дрогнувшим голосом и обнимает бабушку.

Из всех окон по всей улице выглядывают хозяйки. Смотрят, как бабушка обнимается с папой.

— К Варваре Степановне сынок приехал, — говорят хозяйки. — Меньшой, Кинстинтин. Так, видно, ноги у ей и подкосились. Ясное дело — мать!

Папа тихонько проталкивает бабушку в открытые двери. Когда они вместе проходят в комнату, папа вдруг нагибается. Он большой, а двери в бабушкином доме не очень высокие.

— Кинстинтин, голубчик! — кричит Сватья, когда бабушка с папой заходят в дом.

— Тётушка! — говорит папа и улыбается так широко, что видны все его зубы.

Так Ляля вдруг узнаёт, что тётя Сватья приходится папе тётушкой.

В это время бабушка вспоминает, что она ещё не здоровалась с мамой.

— Здравствуй, невестушка! — вдруг говорит бабушка.

И они целуются.

А Ляля стоит рядом и смотрит на папу, маму и бабушку.

— Откуда это? — расцеловавшись с бабушкой, шёпотом говорит мама и смотрит на серый Лялин полупальтик, на голубое платье, которое бабушка справила ей на рост после осенней путины. Маме, видно, не нравится Лялин новенький полупальтик. Лицо у мамы такое, как будто она подавилась сливовой косточкой.

Но потом она замечает, что щёки у Ляли коричневые и что она стала толстой.

— Как ты выросла! — говорит мама, улыбается и снимает шляпу.

— Можно, хозяйка? — кричат с порога.

На крылечке толпятся гости: тётя Фрося, председатель колхоза и конюх Митрич.

— Покажись, орёл! — кричит председатель папе и от радости крепко хлопает папу по серединке спины.

— Фёдор Матвеевич! — кричит папа не своим голосом и от радости крепко хлопает по серединке спины председателя.

Так они стоят и довольно долго похлопывают друг дружку по спинам.

— Ну-ну, — говорит председатель. — Слышали. Даром что на отшибе… Орёл!.. Эх, а я твоего папаню вот этакого знавал, — вздыхает он вдруг и глядит на Лялю.

— Алексей Дмитрия, голубчик! — говорит папа, обернувшись к конюху Митричу.

Митрич мелко и часто кланяется.

— Что, не узнал, браток? — говорит Митрич. — Небось постарел? — и отчего-то подмигивает папе.

Они обнимаются.

— Костенька! — говорит тётя Фрося и повисает на папиной шее. — Костенька, Костенька! А Ивана нет… Нет Ивана… Убили… А уж как был бы рад повидаться с меньшеньким! Не дожил Иван, нет, не дожил…

— Не надо, тётя Фрося! — говорит папа. — Услышит матушка…

Но бабушка уже всё услышала.

Она вдруг выпрямляется.

— Пришли они за ним, — говорит она тихо и смотрит прямо папе в глаза. — Пришли за ним… Руки связали. В спину прикладом тычут. Я и слова сказать не успела — повели из хаты. Я за ним. Бегу, кричу: «Куда? Куда?..» И не слушают… Заметалась я, к ихнему главному кинулась. «Да что ж это?.. — кричу. — Да как же?..» — «Гут, говорит. Ступай. Буду посмотреть». Пошла я. До колодца дойти не успела, слышу — стреляют.

Упала я на землю, сердцем чую: нет Ивана! Потом уж я хату ихнюю подпалила. В камыше жила, как зверь дикий, и жгла. И всё мало мне было. Всё жгла. Искупляла Ивана.

— Не надо, матушка! — говорит папа, сжимает вдруг кулаки, как Ляля, и прижимает их крепко-крепко к глазам.

…Вот и вечер. Тётя Сватья в четвёртый раз ставит под окнами самовар. Залетают в хату горький дымок и мелкие искры. Чернеет небо. Но больше уже во тьме не стрекочет кузнец, не горит светляк. Потому что осень. В окошко хаты влетают только искры от самовара.

Все сидят у стола.

— …Герой, — продолжает папа. — Это прямо-таки удивительно!

— Константин, прекрати! — говорит мама.

— Ну чего же, ведь все свои… — говорит папа. — Нет, представьте, матушка, когда я был в госпитале, так она с годовалым ребёнком…

— Константин, я уйду, — говорит мама.

— …так она с годовалым ребёнком, — торопится папа, — четверо суток в теплушке, и шла семьдесят вёрст в мороз по шпалам с ребёнком… Так когда она вдруг показалась в палате…

Под окном раздаётся плач.

— Кто там? — окликает тётя Сватья.