Бабы строем не воюют

«Ну, дите дитем. Поманили игрушкой…»

– Если в крепости ничего не стрясется, то завтра. Ну, так что? – Анна попыталась взглянуть в лицо Юльки. – Договорились мы с тобой насчет Красавы?

– О чем?

– О том, что войну вашу девчачью пора заканчивать. Объяснить тебе, как это сделать легко и просто?

– Ага.

– Хочешь, чтобы я только объяснила или на самом деле хочешь прекратить? Да ладно, не задумывайся ты так натужно. Сейчас расскажу тебе один секрет, и ты, хочешь не хочешь, но войну прекратишь. Просто не сможешь больше воевать. Слушай внимательно. Ты же себя на место больного поставить умеешь? Ну, представить себе, что он чувствует, о чем думает… и все такое прочее.

– Ну… иногда получается.

– Вот и представь себе, как взрослые на ваши с Красавой рати смотрят и усмехаются. А потом и сама на нее взгляни глазами взрослых. Насколько получится, конечно, но ты уж постарайся. И увидишь, какая она смешная! А коли ворог смешон, то он не только не страшен, но еще и бессилен против тебя. Так что постарайся. И Красаву победишь, и на будущее, ты уж мне поверь, тебе пригодится. А сейчас ступай, недосуг мне. И мешочки свои забери.

Насколько Юлька поначалу настороженно отнеслась к затеянному Анной разговору, настолько же неохотно она его заканчивала. Поднялась с лавки, забрала обереги (Анна было решила, что та выбросит их в ближайшую канаву), потом вдруг обернулась и спросила:

– А с Минькой… ну, когда он вернется…

– Да делай все, как мать учила, – Анна небрежно дернула плечом. – Бог милостив, да и Мишаня не дурак…

То, что ей было недосуг, Анна не соврала. Ну, почти не соврала – идти ей никуда не требовалось, а вот подумать… Что-то такое зацепило ее в разговоре с Юлькой, что-то важное, просто нестерпимо важное, но понять и обдумать, что же именно, лучше в одиночестве.

«Как она сказала-то? «Мне не надо, чтоб все, мне надо, чтоб Минька». И Арина… только Андрей и больше никто… как она Глеба тогда… А ты, матушка-боярыня? Ну, наедине с собой-то можно, никто не слышит, только Господь, а Он и так все видит и знает… Знает, что грешна ты и деянием, и умыслом…»

Ощущение греховности давно точило Анну изнутри. Она честно поведала о своем прегрешении на исповеди, приняла и исполнила наложенную епитимью – истово, даже с некоторым перебором, а чувство очищения все не приходило. Да и не могло прийти, потому что не хватало самого главного – раскаяния!

Ее дружба с Настеной дала трещину, когда у Анны возникло подозрение, что есть у лекарки что-то с Фролом. Было на самом деле или нет, так и осталось неизвестным, Фрола уже несколько лет как похоронили, а сомнение, разочарование и обида остались. Вроде и отболело уже все давно, но именно эта неизвестность не давала забыть и успокоиться. И в то же время Анна не чувствовала никакой вины перед Татьяной! Покаялась, наказание приняла, а вот вину свою… Умом-то понимала, а стыд и раскаяние не приходили, и все тут! Как будто свое походя взяла.

А в тот день, когда Никифор привез в Ратное Алексея, сразу, еще на берегу, Анна поняла, что Фролов побратим приехал к ней, и… все будет. Понял это и Лавр и напился тогда, как свинья, а она все видела, все понимала и…

С одной стороны – жалость и нежность к так жестоко побитому жизнью Леше, с другой – чего уж там, лестно было от переживаний Лавра, с третьей… да, Господи, сколько этих сторон у бабы сыщется, и не сочтешь!

И вот сейчас открыто живет с Лешей в блуде, почитай, у всех на глазах… Но нет раскаяния, хоть ты что делай! Вместо него незаметно усиливалось ощущение какого-то непонятного права на содеянное: вроде и не признает никто этого открыто, но все молча соглашаются, что она берет свое по праву. Непонятно, неправильно, греховно, но по праву!

И вот Юлькино «только Минька» зацепило, дернуло, словно рыболовным крючком, за сердце. Сначала не поняла, а потом, когда подумала об Арине с Андреем, чуть не взвыла – не было у нее такого никогда! Четвертый десяток идет, пятеро детей, третий мужчина, а НЕ БЫЛО! Не взвыла только потому, что как удар пришло понимание: в этом-то и есть ее право! Коли в одном обделена, так другим удоволится!