bacde8214d448210e41a3677624da803

выехавшего красавца, а в кузова подъехавших грузовиков «РРГ-18» уже

укладывали настилы, собираясь поднять бронеходы на автошасси, для их

дальнейшей транспортировки на железнодорожную станцию.

— Скучаете по Парижу, Франсуа?

Франсуа Жульен вздохнул.

— Конечно, Жак. Как можно не скучать по Парижу? Только нет его

больше. Мы лишь ностальгируем по прошлому. Прошлому, которого уже

нет.

Жак-Филипп д’Амбре заметил:

— Но Париж восстанавливают.

— Жак, вы сами верите в то, что говорите? Город разрушен полностью

и его сейчас строят боши. Заново. Даже Эйфелеву башню строят. Из

крупповский стали, руками прибывших из Германии бошей.

— Не находите, что в этом есть определенная справедливость, Франсуа? Боши разрушили Париж, логично что им его и восстанавливать.

— Не знаю, Жак, не знаю. Есть в этом что-то… — Франсуа пощелкал

пальцами в воздухе, пытаясь подобрать слово, — грязное.

— Поясните, сделайте одолжение.

Жульен хмуро покачал головой.

— Построенный бошами Париж не станет тем Парижем, который мы

знали и любили. На всем, на каждом доме и каждой площади, несмываемым

клеймом позора будет стоять отпечаток германского сапога. Я предпочел бы, чтобы Париж вновь отстроили французы. Как русские отстроили свою

Москву после пожара 1812 года. Нет ничего позорного в том, что твоя

столица была разрушена и сожжена. Но есть что-то противное в том, что

враг строит твою столицу, да еще и наживается на этом!

Д’Амбре попытался воззвать к разуму своего собеседника.

— Ну, Франсуа, будьте логичным. Москву отстраивали в том числе и

пленные солдаты La Grande Armée Наполеона.

— Пленные! Причем, многие из них осели в России после войны!

— Как и мы.

— Да, как и мы. Хотя мы не воевали с русскими в этой войне и, слава

Богу, мы не пленные, а прибыли сюда по доброй воле. Но Париж

восстанавливают не пленные боши, а бравые бюргеры, нанятые германским

правительством в рамках программы Мирового Банка восстановления и

развития.

— За немецкие же деньги.

— Согласен. За немецкие. Но я бы предпочел, чтобы боши выплатили

эти деньги Франции и Париж восстанавливали французы. Не знаю, возможно это у меня надуманная проблема, но мне противна одна только

мысль о том, что мой родной и любимый Париж трогали грязные руки этих

тварей. Чувство такое, что все эти новые дома и улицы просто намазаны

дерьмом, на смрад которого слетаются мухи. Просто отвратное ощущение.

Д’Амбре горько вздохнул:

— Понимаю вас, Франсуа. Но, признаем объективно, что Франция

проиграла Великую войну, и не нам диктовать условия. Боши были в

Париже, а не французы в Берлине. Мы потерпели сокрушительное

поражение, и лишь воля союзников по Антанте позволила нам остаться в

числе победителей.

— А революция нас доконала.

— Что поделать. Регулярное устроение революций — национальная

черта французов. Неслучайной день взятия Бастилии наш национальный

праздник. К счастью, у русских эта черта менее развита, и мы имеем

возможность наслаждаться в России стабильностью.

Франсуа Жульен хмуро поинтересовался:

— Жак, всегда хотел задать вам вопрос, извините, если он прозвучит

бестактно.

— Спрашивайте.

— Как так получилось, что вы, потомок баронов д’Амбре, вдруг

бросили все и отправились в глухой провинциальный Рыбинск?

Тот горько усмехнулся:

— Быть потомком баронов не означает, что ты тут же богат и ни в чем

не нуждаешься. Кроме того, я — инженер и люблю машины. Да, и мсье Рено

предложил мне хорошие условия при переезде в Россию. А ведь наш завод

разрушен вместе с Парижем. Промышленность восстановится не скоро.

Сами знаете, какая сейчас тяжелая ситуация во Франции.

Жульен знал. Только сегодня он получил письмо от сестры, где та

жаловалась на то, что ее муж никак не может найти постоянную работу, что

цены баснословно взлетели, а инфляция все с большей скоростью

превращает франки в бумагу.

— Решили переждать в России тяжелые времена?

Потомок баронов помолчал, а затем тяжело вздохнул.

— Я не знаю, Франсуа. Возможно я уже не вернусь во Францию. Это я

лишь хорохорился, убеждая вас в том, что… Знаете, когда я принял

окончательное решение уехать?

— Когда же?

— Я оказался на месте, где шел демонтаж рухнувшей Эйфелевой

башни. Ее резали на куски и грузили на немецкие машины. Боши-рабочие

что-то там весело обсуждали, и я спросил у одного из них, куда везут металл

башни. В Германию, ответил он мне. На переплавку. И засмеялся.

Издевательски так. Я едва его не ударил. Какой-то американский офицер из

военной жандармерии отвел меня в сторону и попросил не провоцировать

международный скандал. Скандал, понимаете? Мол, по условиям

Стокгольмского мира, Франция обязалась обеспечить безопасность

немецких рабочих, которые будут вести работы в рамках проектов МБВР.

Так, что, идите себе дальше, мсье. Я шел прочь и чувствовал себя так, как, вероятно, чувствует себя жертва изнасилования. А боши хохотали мне