Багатур

Доверил оборону Владимира двум своим недорослям, попросту говоря, бросил город на произвол судьбы, а сам помчался на реку Сить — ждать, пока ему родня полки приведёт. А где ж он раньше был? Послы монгольские у него побывали и к Батыю вернулись — ещё в декабре! Что же он делал целых два месяца? Почему ополчение не собирал? Почему ту же родню не теребил? Может, и правы те шептуны, что уверяют по углам, будто бы великий князь не просто так послов отпустил ордынских, а и пообещал через них Батыю, что не будет вмешиваться. Дескать, бери Рязань, жги её, режь всех, кого ни попадя, только меня не трогай, дай отсидеться на печи… О-о, это сколько же таких вот трусливых и недалёких политиков насчитывает история! Всех этих любителей сговариваться с врагом, степенно толкуя о подставах и разменах по принципу «ты мне, я тебе». И ума у них не хватает понять, что это игра в поддавки, что враг, довольный глупостью «высокой договаривающейся стороны», сделает своё чёрное дело, примет размену, а после с неоскудевшими силами на тебя же, глупого, и навалится.

«Господи, — вздохнул Пончик, — и в этом веке всё как всегда — дорог нету, а дурачья — навалом…»

Он вспомнил, как потрясал посохом епископ Митрофан и басил: «Чада, не убоимся!» — как пунцовел от стыда воевода Пётр Ослядюкович, посылая на стены мальцов да их матерей. А кого ещё-то? Изо всей дружины одни хромые остались, да калеки, да молодь неопытная. Кого великий князь в Нижний Новгород отослал, кого в Коломну, кого с собою увёл. И некому стало оборонять город на Клязьме…

…Вздрагивая, Александр прислушивался к рёву монголо-татар за стенами Печернего города и сжимал рукоять короткого меча, единственного своего оружия, придававшего хоть тень уверенности. Он чувствовал себя в ловушке — из детинца не убежать, а иначе спастись просто нереально. Владыко Митрофан собрал всех в соборе, они там заперлись и возносят молитвы Господу, но не такого избавления искал Пончик.

Тоскливо переводя взгляд с одного собора на другой, в тысячный раз обшаривая глазами зубчатые стены, он всё пытался изыскать слабину в укреплениях, хоть какой-то выход, хоть норку малую, чтобы забиться в неё и переждать набег, но тщетно.

Услыхав громкую ругань малой дружины, Александр выглянул из-за высокого крыльца терема.

На просторном дворе строились молодые воины и бранили княжичей. Всеволод и Мстислав уговаривали бойцов, покрикивая слабыми голосками:

— Выйдем, поднесём мунгалам дары богатые, они и сменят гнев на милость!

— Да посекут они всех! — грубо оборвал княжичей старый седой рубака. — Нельзя мунгалам верить!

— А что нам остаётся?! — возопил молодой боец в шлеме не по размеру. — Хоть так нас сгубят, хоть этак! Неужели устоим мы против такой-то силищи?

— Знамо дело, не устоим! — поддержали его вразнобой.

— Вот и я то же самое говорю! — приободрился молодой. — А так хоть какая-то надёжа будет!

— Да чего там! — зашумела толпа. — На выход! Айда!

— Выходим! — закричал Всеволод и сорвал голос, «дал петуха».

Дружинники подхватили тюки с дарами и направились к воротам. Последним тащился старый воин. Он хмурился, морщился, плевался, но шёл со всеми. Видать, понял, что в детинце — полная безнадёга.

«Капец…» — мелькнуло у Пончика в голове.

Заскрипели отворяемые ворота, делегация во главе с княжичами двинулась вон — и тут же, сметая дружинников, в Печерний город ворвались монголы. Они валили и валили, ржущие и визжащие кони врывались в детинец, кружа и заносясь, словно не ворота открылись, а плотину прорвало. «Капец!»

Со стен Печернего города открыли стрельбу из луков ополченцы, но их смели оттуда, как мусор, как паутину с потолка.

Ордынцы заполнили детинец, бросаясь к брошенному терему, к битком набитым соборам, к опустевшим гридницам.

Пончик прятался за витыми деревянными колоннами, поддерживавшими галерею-гульбище. Сюда же подъехал молодой, безусый нукер в одной шубе, покинул седло, стал привязывать коня к столбу скользящим узлом…

Позже Александр неоднократно возвращался к этому страшному моменту, прокручивал его в памяти и так и этак, но тогда никакие размышления, никакие соображения не затрагивали его ум. Сработали инстинкты — Пончик рванулся и неумело ударил мечом. Ударил со всей силы, целясь нукеру в спину. Тот успел извернуться, и клинок вошёл в печень. Содрогаясь от ужаса и отвращения, Александр провернул меч и выдернул его из страшной раны. Убитый человек рухнул к его ногам.

Сдерживая тошноту, шепча молитвы, Пончик торопливо поднял малахай, упавший с головы нукера, напялил себе на голову и, так вот замаскировавшись, полез в седло, вырывая из рук мертвеца поводья.

Хлеща плетью недовольного коня, Александр направил его к воротам. Сотни раскосых глаз видели Пончика, но не обратили на него внимания. Или приняли за своего, или не стали разбираться, кто есть кто, торопясь за добычей. Ему что-то кричали, Шурик не отзывался, не оборачивал своё явно не степняцкое лицо.