Багатур

Об этом в городе судачили который день, но одно дело — говорить, и совсем другое — поверить в то, чего как бы и быть не должно.

И вот стояли переяславцы на стенах града своего и не знали, на что же им решиться — то ли ворота открыть «мунгалам», то ли бой принять.

Их колебания разрешил Изай Селукович, крикнувший недовольно:

— Отворяй!

И горожане, оцепеневшие на стенах, будто проснулись — зашевелились, забегали, засуетились. Створки ворот дрогнули, с них облетел снег, и они пошли отворяться. Да и то сказать, что проку за воротами сидеть, коли мост через ров целёхонек? Не стали его жечь, князю своему поверив, а теперь чего ж? Авось и город уцелеет, не спалит его татарва…

Бурундай подбоченился и въехал на улицы Переяславля, как победитель. Следом за ним ступали кони, везущие алгинчи с тугами в руках. И пошли, и пошли — сотня за сотней, тысяча за тысячей.

В тумене Бурундая насчитывалось куда более десяти тысяч бойцов, считая пешцев из Нижнего Новгорода, примкнувших к Батыю. Пешцы тоже ехали верхом, хотя кавалеристами не были — начнись бой, и они покинут сёдла, поддержат истинных конников в пешем строю. Но путь-дорогу ратники одолевали на конях.

Тут же и булгары проезжали, с прошлого года — вассалы Белой Орды. И мордва, и башкиры, и буртасы — всех призвал хан Батый. Можно сказать, что Бурундай вёл «большой тумен».

А население Переяславля-Залесского не знало, бедное, что же ему делать — то ли прятаться, то ли встречать незваных гостей, которые, известно, кого хуже. Вот и топтались на улицах в растерянности, скрывая гнев и смущение, жались к стенам, озирались загнанно.

А нукеры вели себя непринуждённо, как дома, — гоготали, шутили, скалились. Да и чего им стесняться было? Вздумай горожане войско созвать — соберут полк втрое меньше тумена. И что с тем полком станется? Да размечет его тумен, рассеет, в снег вроет. И возгорится Переяславль…

Первыми опомнились священники — радостно, звонко ударили колокола. Архиерей в полном облачении покинул Спасский собор, и давай кадилом махать, спокойный, торжественный, величественный даже, а служки выпевали дрожащими голосами здравицы, привечая монголов.

Городские бояре вышли одетые в шубейки попроще, чтобы зря не мозолить глаза богатством, выстроились в ряд, поклонились Бурундаю и иже с ним.

Олег осматривался с интересом, примечая взгляды и выражения лиц, но сохраняя невозмутимость.

Жители словно на ходу ориентировались, решали, как держать себя, что говорить, о чём умалчивать. Нукеры дисциплину блюли: сказано — не трогать город, и не будут. Не все, правда, боялись наказания, находились лихие ребятки, кому и Яса не указ. Они разбредались по городу, подальше с глаз командирских, и потихоньку грабили местных — отбирали монету и ожерелья, перстни, серьги, гривны шейные — всё, что можно было легко спрятать. Переяславцы гневались изрядно, но тайком, кулаками потрясали, но так, чтоб их видно не было, ругали и хана, и князя, но дома, при своих, без свидетелей. Да и что им было делать? Бурундаю жаловаться? А он поймёт? А поверит кому? Не-ет, качали головой потерпевшие, ну их к лешему! А то как бы чего не вышло…

Монголы, не чинясь, пошли по дворам — брать корм для лошадей. Горожане за голову хватались — разве ж на всех напасёшься? Придёт этот… эта… вонючка плоскорылая, распахнет лапы загребущие, и охапки сена как не бывало. И таких вонючек, считай, пятнадцать тыщ! И каждому дай! А нету сена — зерном возьмут, зачерпнут так, что сердце обрывается…

К вечеру Переяславль выглядел странно, как некая помесь русского града с половецким Шаруканем — повсюду, на улицах и перекрёстках, на площадях перед храмами вставали юрты и шатры, разжигались костры. Татарва устраивалась на ночлег. И уже не коней кормить пришла пора, а людей.

Что тут станешь делать? В отсутствие князя боярам его думать пришлось, соображать, да побыстрее, а то прогневаешь этих «копчёных», они и забудут про то, что обещали, да как пойдут по улицам куролесить да озорничать — злая тогда выдастся ночка! Ох, и злая. Уж лучше перетерпеть, поступиться частью малой, нежели потерять всё и навсегда.

Закряхтели бояре, с купечеством скинулись, решили угостить гостей дорогих по обычаю, досыта и допьяна. Бурундай не огорчил их отказом…

И пошло-поехало. Загорелись костры, растопились печи. Выпивку ставили бочками, закуску — столами накрытыми.

Джарчи, смеясь, подхватывал хлебы и мясо, не слезая с седла — остриём сабли. Тайчар и Хуту прибрали с собой весь стол, яствами уставленный, и подтащили к костру. Там и устроились — греться и насыщаться.

Изай Селукович позаботился о своём десятке, прикатил бочоночек вина херсонского да колбас приволок груду целую, нацепляв кольца на копьё.

— Постоим до утра, — оживлённо сказал арбан. — Советую найти какую-нибудь вдовушку, Хельгу, и устроиться к ней под бочок, хе-хе…

— Так я и сделаю, — улыбнулся Олег.

Монголы, как он заметил, не разбредались особо, держались вместе, не решаясь пойти заночевать в избах. Мало ли… Зарубят ещё хозяева и в погребе зароют. Оросы, как медведи, — с виду добродушны, а как выведешь из себя, мигом заломают…