Багдадский Вор

Затем жрец высшего ранга поднял руки, чтобы наступила тишина; и он взорвался монотонным пением, чем-то средним между словами и мелодией:

– Приветствую, Мать! Приветствую, шестирукая богиня ужасной формы, вокруг шеи носящая нить из человеческих черепов, как драгоценный кулон! Приветствую, пагубное и благословенное изображение разрушения! Слушай мою мантру!

– Эй, Кали! Эй, Самашана Кали! – молились, монотонно пели и стонали верующие.

Некоторые почти обезумели от восторга, и при каждом ударе кто-то из них вскакивал с гортанным криком, качаясь на открытом пространстве перед пьедесталом, вертясь по спирали и танцуя перед усмехающейся, черной статуей с ужасными жестами – под мрачный, парализующий грохот барабанов, тарелок и тамтамов – и в красных, парящих венках ладанного дыма. Наконец все молящиеся достигли полного физического истощения, и церемония подошла к концу.

В окружении принца находился молодой брахман из Мадраса по имени Ашока Кумар Митра. Этот юноша происходил из очень ученой и очень хорошей семьи. Он достиг абсолютной чистоты жизни и ума и был таким примерным, что даже отказывался смотреть на свою собственную прабабушку, уродливую, скрюченную старушку, пока ее лицо не покроют плотной вуалью; его характер был безупречным, а честь – незапятнанной; его благотворительность достигла такого размера, что сам он использовал только одну сотую часть своего дохода, а все остальное делил в равных долях между святыми нищими, одну половину байрагис, или попрошайкам Вишну, вторую половину саньясис, или обмазывающимся пеплом почитателям Шивы. Ему принц приказал взобраться на статую и достать левый глаз из каменной ниши.

– Ибо, – добавил он, – твое прикосновение так же чисто, как твое сердце. Твое прикосновение к Дурге будет нежным.

Юноша дрожал от страха.

– Рожденный Небесами! – ответил он. – Я боюсь.

– Боишься? Чего, могу я узнать?

– Вынуть глаз – ох! – было бы величайшим оскорблением богини!

– И это все? – беспечно улыбнулся принц. – Не бойся. Дурга – моя двоюродная сестра. Я сам отпускаю тебе все грехи.

Но Ашока Кумар Митра все еще колебался, и принц начал терять терпение – которое всегда было небольшим, – когда священник высокого сана прошептал ему на ухо:

– Ты не можешь этого сделать, мой господин.

– Во имя Шивы! – воскликнул принц. – Есть ли во всем Индостане раджа, так же, как я, окруженный возражающими, спорящими, ноющими, противоречащими, проклятыми дураками? Почему я не могу этого сделать?

– Потому что, – жрец указал на мрачную, жестокую статую, – Дурга еще не успокоилась.

– Мы молились ей. Мы поклонялись ей в соответствии с надлежащими обрядами.

– Знаю. Но она требует жертву.

– Мы предложили ей молоко, цветы, фрукты и леденцы.

– Сейчас месяц паломничества, Рожденный Небесами, – возразил высший священник. – В этот месяц Дурга требует кровавую жертву, которая будет сладкой для ее ноздрей!

– Хорошо, – сказал принц. – Я принесу ей жертву, когда вернусь в Пури. Я сожгу для нее тридцать белых овец, тридцать черных овец, тридцать дев и семь юношей-брахманов из хороших семей. Клянусь! – Он поклонился Дурге. – А теперь, – повернувшись к Ашоке Кумар Митре, – полезай наверх, мой мальчик. И не бойся. Ты не согрешишь. Я отпускаю тебе грехи!

Трудно сказать, что заставило юного брахмана повиноваться. Возможно, он поступил так потому, что верил в божественное родство; возможно, с другой стороны, он начал действовать потому, что сразу после этого принц сделал характерный жест в направлении палача в красном одеянии. В любом случае юноша полез наверх, забрался на пьедестал, вскарабкался на огромные ноги идола, залез на левое колено, откуда, медленно, осторожно, с опаской, достиг огромных, изогнутых окружностей бедер, дотянулся и ухватился за одну гигантскую руку и использовал ее как лестницу, достиг руки, которая держала голову бородатого мужчины, истекающую кровью, сел на палец на несколько секунд, чтобы отдохнуть и отдышаться.

Внизу принц ободрял его добрыми словами; юноша неистово трудился несколько минут, пока не вынул глаз. А затем – был ли это страх мести богини или обыкновенный приступ головокружения? – внезапно он издал крик ужаса. Его ноги соскользнули. Его колени дрогнули. Он потерял равновесие. Он попытался уцепиться за что-то; не сумел – кристалл, который он держал прижатым к груди, упал, описав фантастическую дугу, на землю в двухстах футах ниже; тело рухнуло вниз с тошнотворным стуком и треском.

Тишина. Тишина, исполненная абсолютного ужаса. Юноша был мертв.

Затем священник разразился громким монотонным пением и вознес благодарственную молитву:

– Эй, Деви! Эй, Дурга! Эй, Самашана Кали! Ты услышала мою мантру! Ты приняла жертву! Да будет имя твое благословенно, Великая Мать!

Он быстро склонился над мертвым. Проворными, опытными пальцами он раскрыл вену и пролил немало крови в чашу для подношений. Он пролил кровь у ног идола, пока верующие молились и монотонно пели и пока принц поднимал кристальный глаз, который не разбился, несмотря на падение с высоты.

Принц высоко поднял его.