Багдадский Вор

Он шел незаметно, его походка была осторожной, что присуще дикарю, воспитанному джунглями, он крался, как собака динго, мимо отдельных домов европейских поселенцев, избегая показываться в свете электрических ламп, которые окружали особняк губернатора; почти бегом он промчался мимо церкви отцов-иезуитов, построенной из красного кирпича, держась ближе к теням рожковых деревьев. Как вдруг желтый квадрат света рассек темноту, хаусский канонир Джонни Мортимер вышел из офицерской столовой и с важным видом отправился отдыхать в комнату в отеле, владельцем которого был Леопольд де Лисбоа де Соуза, португалец с западного побережья. Его присутствие в колонии стало вечным бельмом на глазу всех респектабельных белых и большинства уважаемых чернокожих в маленьком портовом поселении.

Ни для кого не было секретом, что де Соуза совершил почти все возможные преступления в Африке, начиная от торговли рабами, незаконного ввоза оружия, нелегальной скупки алмазов, заканчивая другими, менее заметными проступками, которые тесно связаны с районом святого Жака Марсельского. Но он всегда оставался очень изворотливым. Его ни разу не смогли поймать, хотя и было предпринято довольно много попыток и уловок. А награда за любую информацию, нужную для поимки де Соуза, предложенная сэром Чарльзом Лейном-Фоксом, губернатором колонии, из своего личного состояния, уже около пяти лет оставалась невостребованной.

Стояла непроницаемо-черная ночь. Кислый, лихорадочный запах повис в воздухе, плотно покрывая весь мир, стены и крыши домов. И никто, ни одна живая душа не увидела завернутую в покрывало бородатую фигуру, которая прокралась из джунглей. Никто не видел, как он вошел в заднюю залу Гранд-отеля, даже не слышал, как он покупал еду, питье и опиум. Молчал и де Соуза, который вытащил пару крупных алмазов из леопардового мешочка. Никто его не заметил, кроме М’Кинди.

Это был высохший, татуированный, плосколицый житель Балоло, изгой из своего племени, который оказался здесь по явно неприятным причинам, причинам, о которых еще не написан ни один рассказ, по тем причинам, по которым араб нанял его в качестве шпиона, чтобы собирать скрытую информацию.

Три минуты спустя после того, как человек из джунглей вошел в отель, М’Кинди низко поклонился в гостиной, вытянув руки, перед Махмудом Али Даудом, что было довольно типично для араба, словно и не покидавшего свой родной Дамаск. Под ногами мужчин был блестящий, мозаичный, мраморный пол, на котором лежали маленькие, шелковые, мягкие персидские ковры. В углу стояли высокие подсвечники из дерева с позолотой, в них торчали большие свечи шафранно-желтого, пахнущего воска. Панель из плиток на стенах мягко светилась перламутрово-синим, нефритовым и тусклым оранжевым светом. Крошечные окна были закрыты шторами. В комнате почти не имелось никакой мебели, кроме мастабы, длинной, низкой, покрытой коврами и подушками скамьи, древней мавританской лепнины, огромной, усеянной бирюзой водопроводной трубы и резного, инкрустированного стола из пальмового дерева, на котором лежали личные вещи араба: бутылка святой замзамской воды, кофейные чашки с выгравированными медными ручками, бутылочки с ароматическими маслами, пара случайных книг, небольшой карманный Коран, кусок мягкой бухарской кожи и прекрасная черно-золотая ткань для тюрбана, свернутая как змея.

Дауд посмотрел на М’Кинди слегка покрасневшими от гашиша глазами, когда тот почти бесшумно проскользнул по комнате, ступая по ковру не слишком чистыми ногами, затем присел на пятки, вытянув вверх высохшую, темную руку, церемониально приветствуя хозяина:

– Моя жизнь в твоих руках, о великий! Спокойствие сердца твоего – моя цель, мое довольство!

За этими словами, как правило, следует слезливая просьба о деньгах, табаке или медикаментах.

Вместо того чтобы ответить на приветствие, араб с плетью в руках разразился проклятиями и угрозами, поведав, что случится с поселенцем из Балоло, если тот немедленно не уберет свою «отвратительную, вонючую тень». Дауд выпрямился, огонь зажегся в его глазах, когда он понял, что М’Кинди не заискивает перед ним ради денег, и тот в свою очередь начал разговор:

– Именно сейчас, о великий, он сейчас с португальцем. Они вкушают опиум. И самая большая опасность в алмазах…

– Это правда, жалкая букашка? – спросил Дауд.

– Правда. Клянусь честью матери!

– Ба! Честь твоей матери все равно что позор твоего отца! Твоя мать… Тьфу, – начал было ругаться Дауд, – да пусть свиньи осквернят ее могилу! – Его худая, загорелая, суровая рука нещадно сжала плечо М’Кинди. – Скажи мне правду, жалкий щенок своей матери.

– Это правда, правда! – отчаянно протестовал темнокожий.

Что-то в его акценте, в его испуганных глазах убедило араба, поэтому Дауд решил ослабить свою хватку. Он указал на дверь, на которой сияла большая сапфировая звезда в чеканном окружении свинца.

– Возвращайся в отель, – сказал он, – и наблюдай. Я скоро буду.

– Но, великий… – произнес М’Кинди.

– Что еще?

– Я бедный человек, мои дети голодают…