Багратион

Подоспело, однако же, время князька молодого в военную службу везти. А куда-с? Бог весть. Само дело не ползет, не лезет. Принялись перебирать столичных доброхотов. И княгинюшку нашу вспомнили. Благодушие ее тогдашнее всем было известно… У-уф! Ап-чххи! Чхи! Чхи! Благодарствуйте!.. Взялась она без отказа за хлопоты. И на тот конец, чтобы жребий племянников лучшим манером устроить, выписала его в Санкт-Петербург. Приехал князь Петр черен, худ, мал… Недоросток галчиный с виду — и только. А всего главнее одет так, что и показать его людям возможности нет. Не то на нем куртка длиннополая была, не то кавказский бешмет, и поверх — балахон пресмешной. Все это — из грубейшего верблюжьего суконца. Тут и весь был его мундир-с. Мечтается мне господин ваш таким часто и поднесь… Ей-ей! В те поры царствовала в России Екатерина Секунда[6], государыня ума величайшего и сердца неохватного. Военными же всеми делами заправлял без отчету знатный чудодей, светлейший князь Потемкин. Через высокую эту планету затеяла княгинюшка возвести племянника своего на первую ступень натурального счастья. И клюнуло. Да маленько во времени разошлось. Покамест Петру Иванычу у лучшего столичного портного кафтан, камзол, штанишки правили, кланяться и французским кое-каким словам учили, вдруг, как гром с небеси, от Потемкина к нам фурьер: немедля представить светлейшему недоросля из дворян Багратиона для наискорейшего его в службу определения… А в чем представить? Как есть не в чем-с… Ретивный фурьер у крыльца ждет. Кони, нетерпеливо фыркая, копытами о землю бьют-с. Страшная тут поднялась у нас суматоха, шуму полны горницы, а дела — нет-с. И как знать, чем бы катавасия завершилась, кабы не я. Мир сей, господин Батталия, — лавиринф и загадка. Все в нем к чему-нибудь да пригождается. Так и я пригодился. Тогда еще мода была на англезы, и барин наш, князь Борис Андреич, — бывалый в свете и не последний щеголь — с грацией дивной оттопывал англезы эти на бальных паркетах в разных дворцах. Для вечерних куртагов водилось у него многое множество разноцветных шелковых кафтанов, один другого богаче, а иные и с алмазными пуговицами. Наскучит кафтан — с плеч долой, и мне — новый подарок-с. Оттого я и ходил франтом: расчесан на три пукли, в пудре, в брыжах, камзолы ярчайшие, а о кафтанах и речи нет, — словом сказать, Бова-королевич, а не слуга. В тот день, как прикинулась у нас суматоха эта, князь Борис Андреич, по прыткости его тогдашней, дома не сыскался. И подвернулся на глаза княгинюшке я — в светло-голубом кафтане и претонком этаком кружевном жабо. Глянула она на меня раз, другой, да и пальчик к губам. Сперва задумалась, потом всхохот-нула. «Стой, говорит, Никишка! Сымай с себя весь костюм». Я было застыдился. А княгинюшка на меня — грозой. Я скорей с себя все прочь, от парика до туфель, — замер в бельишке худом и жду: что будет-с? «Князь Петр, говорит, облекайся». Ну, князь Петр просить себя не заставил. Вмиг преобразился из длинной черкески в куцый кафтан и выступает фертом, будто ввек ничего, окромя шелковых французских нарядов, не нашивал. И так вышло, что сложением и ростом оказались мы в одну мерку точно. Помчал князь Петр Иваныч во дворец. Принял его светлейший с немалой ассистенцией, и понравился ему князек. Правду сказать, был он смолоду диковат и безгласен, но ведь не один тот бывает учен, кто многим наукам учился, а и тот, что с примечанием живет-с. Понравился… Через час назад прибыл, да уж не недорослем, а сержантом Киевского мушкетерского полка-с. Радостен вернулся. Казалось ему, что на третье небо попал и неизреченные слышит там глаголы. А тут у нас и бишоф, и вино, и пунш! Так-то довелось мне, почтеннейший, при первом господина вашего карьерном шаге не самоидцем простым быть, но и главным в деле участником… Мир сей — загадка-с! О том и в Священном писании мудро изображено: не уявися, что будем…

Гости отобедали, отдохнули, отужинали и толпились теперь на громадной галерее симского дома вокруг Багратиона. Каменные лестницы, мшистые, как бархат, вели отсюда прямо через сад в длинные аллеи столетнего парка. Перед входом в парк поблескивал пруд, голубели в сиянии месяца статуи и обелиски. Где-то за садом велся крестьянский танец и звенели веселые деревенские песни. Вечер был тепл и тих на удивление. Пламя свечей, горевших на террасе в больших бронзовых шандалах, несмотря на открытые окна, не шевелилось. Что за прелестный вечерний час!