Багратион

Приветственные слова эти падали в мокрую темь и замирали в ней без отзыва. Солдаты не хотели отвечать на них. Только всплески разговоров в рядах поднимались выше.

— Вишь ты, — издевался над главнокомандующим Трегуляев, — долго молчал, ум копил, а молвил — и слушать нечего! «Здорово, ребята!» Учила нас мамка, учила и лямка, — не от таких слыхивали. А ты бы ему, Влас, рыкнул: не лезь, мол, дядя, с дождя в воду!

Если бы Трегуляев знал, что совершалось в Старын-чуке, он бы не подзадоривал его «рыкнуть». Копившаяся в рекруте с начала отступления злоба против человека, который бегом тащил армию прочь от врага, жгла его сердце. Он шагал по лужам, не глядя под ноги и не разбирая, куда приходился истоптавшийся на бесконечных маршах дырявый сапог. Пропаленная у бивачных костров шинель душила его своим высоким и тугим воротником. И, поравнявшись с местом, где стоял главнокомандующий, Старынчук крикнул:

— Ат, покарай бог, изменщик!

Шум и разговор в солдатских рядах смолкли. Барклай сделал шаг вперед. Адъютанты его кинулись к карабинерной роте. Раздалась команда:

— Стой! Смирно!

Искали Старынчука. В темноте вечера, может быть, и не трудно было бы ему замести свой след. Трегуляев уже несколько раз многозначительно толкал его в спину. Но Старынчук вовсе не хотел скрываться, — он вытянулся перед графом Лаймингом и отчетливо проговорил:

— Я сказувал, ваше благородие!

Глава тридцатая

Доложив необыкновенное дело гренадера Старынчука, дивизионный аудитор опустил руки по швам и замолчал. Это был долгоносый чиновник, в черном мундире, с лицом переодетого иезуита. Подготовляя дело к докладу, он совершенно не думал ни о Старынчуке, ни о том, почему Старынчук оскорбил главнокомандующего, ни о самом главнокомандующем. Зато над фактической стороной дела он очень добросовестно поработал, и в постановлении суда, которое было им составлено, излагалась подробнейшим образом вся история рекрута. Поэтому аудитор решительно не понимал, почему один из членов суда, дивизионный квартирмейстер, прапорщик Полчанинов, не только заявлял при судоговорении какое-то особое мнение, но еще и отказался подписать приговор. Есть подписи презуса, членов суда, самого аудитора, а подписи Полчанинова нет. Впрочем, обстоятельство это ничего не меняло в итоге дела. Преступление было так чудовищно, что, по регламенту Петра Великого, полагалась за него смертная казнь четвертованием. Суд приговорил Старынчука к отсечению головы, согласно артикулам императрицы Анны. Но, в соответствии с подобными случаями, имевшими место после 1740 года, аудитор полагал, что начальник дивизии, которому принадлежало право конфирмации приговора, мог заменить его простым расстрелянием.

Принц Карл Мекленбургский взял перо и задумался. «Das ist schreicklich[84]! Без науки побеждать можно, а без дисциплины — никогда! С такими солдатами, как Старынчук, нельзя победить Наполеона. Хорошо ли я сделал, что связал свою судьбу с армией и народом, которые не могут быть победителями?» От этой досадной мысли у принца возникло такое ощущение, как будто горчица подступила к носу. Это происходило с ним довольно часто вероятно, от полнокровия. Тогда он закрывал глаза и отчаянно махал рукой, как делают обыкновенно люди, чихая. Нечто подобное случилось с ним и теперь, в ту самую минуту, когда он собирался конфирмовать приговор. Наконец приступ щекотания в носу кончился. Принц раскрыл глаза и увидел на пороге шалаша чернявую фигуру полковника князя Кантакузена и робко ступавшего за ним прапорщика Полчанинова. Полковник был взволнован, смуглое лицо его пылало, и он прямо с порога, без всяких обиходных церемоний, шагнул к столу, за которым сидел принц.

— Par quel hasarad vous trouvez-vous ici, prince?[85] — спросил его удивленный начальник дивизии.

— Простите, ваша светлость, — отвечал, нисколько не смущаясь, Кантакузен, — что с разбегу к вам вторгся. Спешил весьма, но дело того требует. Иди, иди, почтеннейший! — ободрил он Полчанинова. — Я взял с собой этого фендрика[86] в надежде на то, что он лучше меня объяснит вашей светлости…

— Хорошо, что вы его взяли. Сейчас я крепко проберу этого молодого якобинца.

— Вы его плохо знаете, ваша светлость. Он сам проберет кого угодно. С виду — красная девица, а в горячке — Люцифер! Но сердце доброе и из глубины растет. Таким он и заявился в суде над гренадером Старынчуком. Осмелюсь и я доложить, что солдат этот меньше повинен, чем то казаться может. А уж коли всю правду говорить, то и не он повинен, а другие…

— Вы бог знает что говорите, князь! — возмутился принц. — Я только что видел дело. Он действительно назвал главнокомандующего изменником. Следовательно…