Багряная песнь (СИ)

«Вот твоя слабость».

Каранглир сам по себе был… пустышкой. Он слушал и отражал, как зеркало, впитывал каждую каплю крови и разума, одержимый на деле только бесконечным воспроизводством самого себя.

Мелькор вцепился в нее, в эту способность подражательства, и быстро нащупал ритм, такой же нелепый и незатейливый, как крики пересмешников. Льстивый. Всепожирающий. Ничуть не лучше мелодии, которая замкнулась вокруг Унголиант как стремление бесконечно разрастаться и пожирать, превращая все вокруг в пустоту, гложущую изнутри брюхо огромной паучихи.

«Ты – это она. Еще одна грязь, которой мало даже целого мира».

Он вслушивался в отвратительный ритм, в навязчивые тягучие ноты, в стук, сравнимый с ритмом заходящегося сердца.

И пытался расстроить мелодию. Где было отражение – появилось сосредоточение. Где был бесконтрольный рост – появилось увядание и остановка. Где были связи – появилась обособленность.

Мелькор споткнулся, перепевая это. Его голос встретил сопротивление целой живой сети. Монстра огромной силы, состоящей из красной паутины бесконечно ветвящихся переходов, когда все кристаллы и зараженные, связанные между собой, ощутили чужое вмешательство и принялись яростно бунтовать.

Где-то в самом сердце этой сети, в глубине Фелуруша, он почувствовал источник этого сопротивления. Нечто живое, что обладало невообразимой мощью, похожее на сердце, качающее кровь по жилам.

Виски сдавило колючей болью и хаосом бессвязных воплей, которые навалились на разум через кристалл перед ним так сильно, словно это были крысы, которые лезли по рукам, по лицу, грызли живот, и…

«Значит, вот как можно тебя уничтожить!»

Мелькор яростно вскрикнул и обрубил все связи кристалла перед собой с тем красным чудовищем, что спряталось внутри Ангбанда.

Боль отступила так резко, что закружилась голова. А когда вернулась способность ясно видеть, он выдохнул с изумлением и облегчением.

Осколок минерала перед ним изменился. Кристалл каранглира угас и почернел, став больше похожим на оплавленный голыш янтаря – живой отзвук в черном камне, опалесцирующее сияние прожилок на мраморе.

Только черное и золотое. Никакого красного.

Мелькор взвесил осколок в руке, чувствуя его живую пульсацию.

Не разрастающееся. Не пытающееся забраться в разум. Звенящее, как отголосок его собственной музыки, выжигающее огнем все чужое, утверждающее власть только одного в целом мире. Грубо возвращающее все на круги своя.

«Вот оно. Может быть, это даст Майрону еще несколько дней».

Он чувствовал, что вся музыка резонировала в сердце, что билось с утроенной силой, поддерживая каждую крупицу каранглира, что могла найтись в крепости. Средоточие не силы, которой мог обладать и каранглир сам по себе, но резонанса. Связанный источник, похожий на перегонный куб.

Ядро, одно для всех.

«Если заставить звучать по-другому это сердце и добраться до него…»

Мелькор выдохнул, все еще чувствуя боль в висках и тошноту от взаимодействия с каранглиром.

«Можно подумать, у меня есть выбор».

========== Глава 5. Альмандиновый плач. ==========

Мы могли бы сдержать таран, но это чудовище?.. Оно просто снесло ворота с петель. А потом завизжало. Не заревело, не зарычало — завизжало, гневно и мучительно. Я обнажил клинок и подумал только: «Там, внутри, храмовник». Где-то там, внутри чудища, был кто-то из Ордена, и от этой мысли мне щемило душу.

Кодекс – Dragon Age: Инквизиция.

Майрон перестал разделять время суток. Хабр превратился в опустевший город, где властвовали только смерть и набеги крыс. Они…

Или он один?

Он не помнил, кто еще здесь остался. Остался ли хоть кто-то, кроме него, кроме него!

Это тень следовала за ним по пятам, когда он оборачивался и видел следящие из темноты красные глаза? Второй майа? Или он сам?

«Мы заслужили только быструю смерть».

…они сожгли несколько домов вместе с жителями, где по стенам начала ползти красная зараза, щетинясь хрупкими алыми иглами, а твари попытались свить себе гнезда.

Но все было бесполезно. В город, сколько бы они ни пытались заткнуть дыры, завалить шахты – приходили полчища.

Правая кисть перестала слушаться его, больше всего напоминая утыканного красными иглами ежа. Несколько раз он приходил в себя в последний момент, когда его тянуло вгрызться зубами в минерал, словно оголодавший зверь – в мясо.

Но он все еще держался. Все еще – принадлежал себе.

Он перестал разделять зараженных. Всех, кто еще был жив, он убивал – будь то мужчина, женщина или ребенок. Естественно, безоружных. Его сабли за эти дни выпили столько крови – орочьей крови, мужской, женской и детской, сколько не случалось за последние сто лет.

Последний раз он убил трех мальчишек лет десяти. Отрубил им головы, когда увидел, как они, с красными от каранглира глазами, все в наростах, лезут к кристаллам, чтобы сунуть их в рот, словно дерьмовые конфеты.

Тела, кажется, так и остались валяться. И головы.

И, конечно, никакого лекарства не нашлось. Кристалл Мелькора помогал ему разве что во время нашествий полчищ крыс, которые забирали с собой оставшихся или усиливали болезнь тех, кто еще сохранил разум.