Багрянец

Наконец Льюис вернулся с мрачным видом и выволок Кэт с заднего сиденья, как будто вонючую паршивую собаку, пачкавшую обивку. Изо рта детектива шла кровь.

С ним появился и Финн Уиллоуз – тощий, с тонким хвостом волос, клокастой бородой и перекошенным от ненависти крысиным лицом. Он осветил Кэт дорогу в камеру смертников.

Остальные открыли переднюю пассажирскую дверь и достали Бороду, бесформенной грудой лежавшего на залитом кровью сиденье. Он зловеще молчал. Останки Платка Льюис закинул в багажник.

Усадив Кэт в свою машину, детектив немедленно бросился в ее дом, чтобы убрать, насколько можно, улики. Он вынес Платок на руках как раненого ребенка и уложил в багажник. Времени оказывать первую медицинскую помощь у него не было: предатель просто выволок раненых красных солдат из дома, чтобы не нашли.

Камера, куда бросили Кэт, примыкала к основному сараю – месту для убийств, сооруженному из вертикальных досок, покрытых темными нечистыми пятнами. Кэт заметила кусок этого сарая с дороги, и ее насквозь продрало холодом – настолько зловещим был силуэт черного здания посреди земель, покинутых всякими приличиями. Она совсем упала духом.

Оказавшись перед ломаными очертаниями сарая, Кэт уставилась на них, точно загипнотизированная влиянием капища, которое божество не покинуло. Здание было всего лишь ненадежной крышей, хрупким навесом над бездонной пропастью, куда можно было падать вечно, сквозь землю, сквозь века в прошлое.

Возможно, под этим проклятым сараем сама материя, какой Кэт ее знала, все законы мира, которым ее научил опыт, не существовали. От одной этой мысли конечности застыли, и в камеру ее пришлось вталкивать.

* * *

По дереву ударила открытая ладонь, дверь камеры открылась, и сгорбленного Тони Уиллоуза ввела женщина – Кэт решила, что ей лет пятьдесят. Когда-то она была симпатичной, даже красивой, но теперь веснушчатое лицо так исполосовали морщины, что оно приобрело сходство с трагической маской. Благородные черты, напоминавшие принцессу с картин прерафаэлитов, обвисли, но глаза по-прежнему говорили о доброте. Однако Кэт запретила себе надеяться, что в подобном месте есть доброта.

Теперь, при лучшем освещении, стало видно коричневую, как патока, кожу Тони Уиллоуза, рябые, пятнистые горло и грудь; несмотря на тембр голоса, он, казалось, стоял одной ногой в могиле.

– Необязательно это делать, – Кэт обрела голос. – Мне неинтересно, чем вы занимаетесь, – я не такая журналистка. Не репортер.

Тони воздел трясущуюся руку, приказывая ей замолчать. Пальцы дрожали, как струна в руках музыканта, другой узловатой конечностью старик держал палку. Прикрыв глаза, он принял торжественный вид судьи, требовавшего молчания у обвиняемого, унизительно молящего о пощаде.

– Это не конец, но начало, – улыбнулась незнакомка. Тони, открыв старые глаза, подернутые слезами, схватил ее за руку и прочистил горло:

– Нанна права. Если бы люди знали о таком чуде, то стеклись бы сюда толпами. Всё бы отдали, лишь бы стать частью того, что здесь пребывает. Ты не представляешь, какого сокровища, какого зрелища мы удостоены. Тебе не понять – ты вандал. Вандалы уничтожают все, чего не понимают. Такова их природа.

– Нет, – уверенно затрясла головой Кэт. Значит, незнакомку зовут Нанна? Это дочь Уиллоуза, сестра-близнец Финна; о ней говорилось в первой прочитанной Кэт статье онлайн. Тони устало вздохнул, будто перед ним был ребенок, отказывавшийся понимать нечто важное.

– Девочка моя, эту землю столько раз уничтожали и создавали вновь, но одно чудо, гораздо старше нашего вида, пережило бесконечные ледниковые периоды и наводнения во время оттепели. Мы не ожидаем, что ты поймешь, но соберись, примирись со своим прошлым – и забудь все, потому что все это несущественно. Пусть это будет тебе утешением: ты – искра, бесконечно малый огонек, который однажды погаснет. Ты – ничто. Мы здесь – лицом к лицу с чем-то, для чего наши крошечные умы не предназначены. Больше я тебе ничего не скажу – лишь один из нас двоих по-настоящему способен видеть, что присутствует внизу, в зеве красноты. Пусть этот зев никогда не закрывается, дабы некоторые из нас пережили грядущее запустение. – Тони вздохнул, демонстрируя жалость к Кэт, и его грудь втянулась, выпуская воздух, как бумажный пакет. – Ты им на один укус, девочка моя, и мы столь же малы – мясо да пара мыслей, иногда крошечное сердце. Все вечно идет по кругу – снова, и снова, и снова. Мы готовы, а ты?

Для Кэт эта проповедь, которую он, несомненно, читал не первый раз, оставалась бессмыслицей.

– Умоляю… – сказала она, но мольба о пощаде давалась трудно: ужас душил Кэт, совал ей в рот горячие пальцы, мысли тормозили под бесконечной тяжестью неизбежного. Она чувствовала себя жалкой, как потерянное дитя.

Опустившись на колени перед Кэт, Нанна вынула из тканевой сумки и поставила на пол бутылочку из коричневого стекла с мутным содержимым и нечто обернутое белой тряпкой – что бы это ни было, от него на ткани проступили пятна цвета йода.