Багрянец

А потом выбежал в сад и сфоткал другого – он убегал.

Меня тошнит. Я ухожу. Смываюсь. Уеду на время к брату в Сомерсет – поближе к сыну. Клянусь, если с ним или со мной что-то случится, ты знаешь, кто виноват.

Там, в Редстоуне, на ферме, – это они. Так и знай. Они снова забеспокоились – может, потому, что я говорил с тобой. Не знаю. Не знаю. Откуда им знать, кто ты? Разве что видели… как ты приходила. Но почему сейчас? Больше года – ничего, и тут снова – красные отпечатки на двери.

В полицию не ходи. Я звонил – на этот раз позвонил, – один коп пришел, увидел то же, что я тебе послал, и сказал, что разберется. Больше они со мной не связывались.

Он сказал, пока был у меня, что это шутка. Шутка? Что за шутка такая, я спросил? Когда, это, весь измазался красным и смотришь в чужое окно – это как называется? Это издевательство. Угрозы из-за того, что я знаю.

Он спросил: что-нибудь украли, нанесли ущерб вашей собственности? В смысле? При чем тут это? Дело не в этом. А на окне и двери отпечатки рук – я сказал ему, снимите отпечатки. Снимите. Но он не снял. С тех пор ко мне не ходили, и я ничего не слышал.

Прости, что беспокою тебя, – это мои проблемы, не твои. Из-за того, понимаешь, что я видел с неба. И что я делал для них. Они знают, что я знаю. И никогда не оставят меня в покое – никогда и не собирались. Я просто себя обманывал. Но у каждого есть предел, и это мой предел. Больше не могу. Я в полном…»

Сообщение достигло лимита по времени и закончилось.

Мэтт Халл позвонил в два часа утра; он едва дышал от волнения и испуга, но пытался замаскировать страх бравадой, как обычно бывает после ссоры или нападения.

Кэт порадовалась, что ее телефон тогда стоял на зарядке на кухне: она спала и была одна, и отвечать на такой звонок после полуночи ей совсем не хотелось бы.

Она позвонила Мэтту в десять утра, но он не взял трубку. Оставив короткое голосовое сообщение, Кэт перенесла приложенные фото на свой ноутбук и увеличила.

* * *

На первом фото оказалось небольшое окно, глубоко сидящее в белой стене над грязной кухонной раковиной. За стеклом виднелось размытое человеческое лицо – Кэт показалось, что женское.

Она ясно различала черты лица, покрытые красной краской, будто тональным кремом: из-за старой кожи в краске появились морщины. Жуткие белые глаза были широко распахнуты, к стеклу прижималась рука с тонкими пальцами: цвет ладони казался чуть светлее в сравнении с лицом, три пальца венчали устрашающе длинные ногти.

Второе фото оказалось размытым – незнакомка на нем отвернулась от окна, возможно увидев в кухне вспышку камеры Мэтта. Но тот бросился на улицу вслед за незваной гостьей, на ходу задевая экран рукой. Вместе с остальным Мэтт переслал размытое фото собственных тощих ног и отдельно – ступни на кухонном линолеуме с рисунком паркета. Но снаружи, на заднем дворе, окутанном ночной тьмой, где виднелись очертания ободранного сарая, три большие вазы в мощеном патио и веревка для белья, бежал человек.

На фото попала спина незнакомки: та бежала, позволяя разглядеть темное от краски тело. Очертания щиколоток, коленей, бедер и локтей были различимы, хотя и не очень отчетливы. Узкие руки и ноги гнулись в острых суставах, бедра венчали морщинистые ягодицы, под торчащими лопатками ясно виднелись ребра, руки женщина выставила вперед для равновесия.

Тело принадлежало либо глубокой старухе, либо кому-то не то с наркозависимостью, не то с анорексией; но жуткий вид измазанной кожи и истощенной фигуры не сочетался с изяществом, с каким она бежала через небольшой садик.