Багряные скалы

– Слышь, – обратился он к Двиру, со своей извечной ухмылкой, – отбой, можешь пересаживаться обратно, с пулемета на картофель. Когда закончите, пулемет вычистить и смазать.

– Не учи деда кашлять, – сердито буркнул Двир и принялся разряжать пулемет.

– Как там пулеметчик-то наш? – поинтересовался Дмитрий.

– Да вроде ничего, – пожал плечами Ицик, – в Шаарей Цедек отправили.

За окном снова светило солнце. Опять заполнялась картофелинами кастрюля. О произошедшем напоминала лишь гора гильз под пулеметом, да кровь Линкора на полу.

Дмитрий бросил в воду очередную картофелину и внимательно уставился на Двира.

Тот заметил и вопросительно вскинул глаза.

Дмитрий разглядывал его упрямый лоб, почти сросшиеся брови, решительно скошенный подбородок и никак не мог решиться.

– Чего? – поинтересовался Двир.

– Знаешь… – медленно начал Дмитрий, – хоть я и растяпа, но придется тебе меня потерпеть, если ты, конечно, хочешь попасть к Красной скале.

И, глядя прямо в полные удивления глаза товарища, отчеканил:

– Потому, что у меня есть карта!

Апрель 56-го

Ах, как хочется, чтобы у края стола

Эта чаша тебя обошла,
Чтобы видеть, как тает январская мгла,
Непременно дожить до тепла.

А. Городницкий

Перед глазами пляшут на черном одеяле неба звезды и под распахнутый полог, в проем кузова тянет космическим холодом. За тонким фанерным бортом полуторки бухают, задрав стволы, зенитки, ревут невидимые в ночи бомбардировщики. Иногда доносится свист и раскалывающий ночь удар бомбы подкидывает полуторку. Но машина снова вцепляется баллонами в ладожский лед и упорно продолжает свой бег в цепочке таких же наспех размалеванных белой краской грузовиков.

Тридцать пар испуганных детских глаз, не отрываясь, глядят наружу, в квадрат неба, расчерченного лучами прожекторов и всполохами разрывов. Несмотря на холод, тент открыт, чтоб хоть кто-то успел выпрыгнуть и спастись, если машина уйдет в полынью.

Снаружи доносится запредельно жуткий нарастающий вой пикирующего «лаптежника». Тридцать истощенных до прозрачности, закоченевших тел притыкаются друг к другу, вдавливаясь в доски пола. Воспитательница Нина Васильевна раскидывает руки, как наседка, и громко кричит: Дети, не бойтесь!

Переворачивающие душу удары бомб за бортом кренят машину на бок, осколки прошивают фанеру, кто-то орет, кто-то плачет. С неба уже стрекочет пулемет заднего стрелка выходящей из пике «штуки». Пули щелкают по кабине, по кузову.

Полуторку заносит на льду, она скользит юзом. Резко, словно уткнувшись во что-то, останавливается, кузов кренится вперед.

Снаружи долетает истошный вопль. Сидящие ближе к заднему борту тяжело переваливаются через доски, выпрыгивая на лед.

Сквозь дыры в фанере хлещет вода. Дмитрий лезет к борту, но получает чьим-то валенком в лицо и валится обратно навстречу черной парящей воде.

Он очнулся от бьющего все тело озноба. Пришел в себя, выбираясь из привидевшегося старого кошмара, в кошмар реальный. Руки и ноги сковал холод. Зубы стучали.

Лишь раненые нога и рука пульсировали волнами горячей боли. Он сообразил, что лежит на карнизе над пропастью, забившись в небольшую нишу. Как заполз в нее, не помнил. Винтовка валялась рядом. Дмитрий оттянул затвор, магазин был полон.