Багряный лес

В самой густой тени она остановилась, быстрым движением рук стянула платье, представая перед Александром абсолютно обнаженной, потом подошла к нему и прильнула, вся горячая от желания.

— Правда, что ты будешь меня любить сейчас?

Вместо ответа он поцеловал ее губы, чувствуя их солоноватость, тепло, реальность. Не было ни сил, ни желания отказываться. Это было как эхо давней любви. Они имели полное право к нему прислушаться, так как оно было отголоском их прошлого, короткого, но настоящего счастья.

Он взял ее на руки и осторожно положил на мягкий лесной мох, стал покрывать ее тело поцелуями, едва не теряя сознания оттого, что его давняя, почти умершая мечта стала реальностью, и оттого, как пьяняще журчал ее волшебный голос, сумевший через бескрайний провал вечности донести свою нежность:

— Люби меня, люби меня…

Их вскрики и стоны, полные наслаждения и радости, возносились над папоротниковым царством, разливались по изумрудному миру застывшего в своей скромности леса. Даже ветер, словно приникая к этой тайной сказке счастья, перестал шуметь в пушистых верхушках сосен, и замер в своей беззвучной высоте…

Они шли назад, останавливаясь едва ли не на каждом десятом шагу, чтобы еще и еще прильнуть к губам друг друга, словно таким способом необходимо было пополнить запас жизненной силы, без которой они не могли жить ни единого мгновения больше. Наконец, они вышли к хутору и пошли по проселочной дороге, чувствуя на себе по-доброму насмешливые взгляды жительниц этого поселка, которые вышли из своих хат, чтобы проводить счастливую пару слегка завидующими взорами.

— Почему ты называешь ее мамой? — спросил он, так как этот вопрос его мучил давно. Было странным то обстоятельство, что "дочь" была, если судить о возрасте по внешности, старше своей матери.

— Потому, что она мне дала жизнь, — был ответ.

— Но жизнь тебе дали твои родители! — возмутился он.

— Саша, — произнесла Виорика с некоторой долей укора, — я все прекрасно помню, но та жизнь давно завершилась, а сейчас у меня другая, благодаря Анне…

Вдруг задрожал воздух, словно стонал целый хор невидимых мучеников. И в этом стоне было столько боли, муки, что казалось, где-то совсем рядом разверзлась земля, открывая жуткий мир преисподней. В этот момент Александр был готов поверить в это, тем более, что его заставляли прежде верить в то, что было невозможным. Одни заставляли, другие же, напротив, убеждали в обратном, и требовали отказаться, с профессиональной точностью и уверенностью клея ярлык "сумасшедший".

От этого звука-стона сжалось в судороге боли сердце, и не спасали даже ладони, которыми Александр плотно закрыл уши. Набатный стон пробивал оболочку тела, заставлял душу метаться в агонии боли и отчаяния.

— Что это? — закричал он, крутясь на месте, стараясь увидеть то, что могло создать такой звук. Он видел, как дернулся, словно поплыл весь хутор. Это продолжалось какое-то мгновение, ничтожную секунду, но все равно можно было заметить, как на мгновение оплыли словно сотворенные из воска белые хатки, ухоженные дворы и сады. Также было невозможно не заметить, что это мгновенное размытие коснулось только самого хутора и его обитателей, а весь остальной мир был торжественно неподвижен. — Что это?

Он обернулся в сторону Виорики. И к своему ужасу увидел, как женщина, которую еще совсем недавно он любил, задрожала, и ее лицо, перекошенное в гримасе ужаса, стало оплывать, втягиваться в себя — внутрь себя, как густая жидкость, вращаясь в коническом объеме воронки, втекает в отверстие. Это происходило со всем телом девушки, и скоро от него остался только контур, внутри наполненный ледяной и бездонной чернотой, щедро усыпанной близкими и безликими звездами. От внезапности увиденного, от ужаса происходящего находясь на грани безумия, Саша стал пятиться назад, споткнулся и упал навзничь. Черный бездонный профиль женщины двинулся к нему, зияя пропастью до самого дна мира, пялясь тоской вечного пути.

Лерко закричал, однако так и не слыша своего голоса, который утонул в набате колоколов на церквушке без крестов на куполах. Он потерял сознание, так и не успев этого заметить…

Он пришел в себя сразу, как его сознание определило, что вдыхаемый воздух до предела насыщен испарениями нашатырного спирта. Саша сразу вскочил на кровати и затряс головой, таким образом стараясь стряхнуть неприятное ощущение тяжести в голове. Он открыл слезящиеся от резкого запаха глаза и увидел, что лежит в хате Анны, на той же самой кровати, на которой проснулся утром. Рядом сидела Анна, держа в руках тампон и небольшую бутылочку.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Так, словно мне пришлось сразиться с целым легионом демонов… А разве нельзя было обойтись не этой дрянью, — он указал на предметы в ее руках, — а, колдовством, например? После этого запаха у меня становится отвратительным настроение.