Багровая книга

   Выдавали они их всем евреям от 16 до 40 лет, и при этом грозили, что если кто не получит свидетельства, то будет убит. Этим они как бы приобщили ушомирских евреев к своему движению. Многих из пришедших крестьян мы хорошо знаем. Старики из них говорили, что они идут неохотно, но их принуждают к этому. Крестьяне не только не трогали никого, но ничего у евреев не брели, в если что брали, то платили за все.

   Утром все они ушли в Коростень.

   В тот же день, отступая, прошли обратно через Ушомир. Но они бежали на этот раз боковыми улицами, многих из них убили.

   На другой день появилась группа вооруженных всадников, которые бросились на базар и стали избивать встречных евреев, У них был зверский вид, резко отличавший их от мирного вида бывших раньше повстанцев-крестьян.

   По базару пошла тревога.

   Все бежали, кто куда мог.

   Но тут явились на базар местные крестьяне и стали защищать евреев:

   Они спрашивали всадников:

   -- Зачем вы сюда пришли?

   -- Расправиться с евреями,-- отвечали те.

   Крестьяне заявили, чтобы они не смели трогать ни одного еврея, так как ушомирские евреи идут вместе с

   117

   крестьянами, а если тронут хоть одного еврея, то крестьяне по-своему расправятся с всадниками. Те стали отговариваться.

   -- Мы пришли не для того, чтобы убивать евреев, а выловить снаряды, которые петлюровцы бросили в реку.

   И вскоре скрылись.

   ... Так благородно поступили с нами ушомирские крестьяне...

7

Бегство

   В нашей колонии Горщик живет около 100 семейств немцев-колонистов, а среди них около 10 еврейских семейств, занимающихся мелкой торговлей и молочным хозяйством. Жили мы с немцами всегда дружно. Во время петлюровского движения нам стало плохо. Петлюровцы постоянно врывались в колонию, отбирали у нас имущество, а раз забрали моего брата и, несмотря на защиту немцев, увели его с собой и по дороге расстреляли. Между тем, заволновалось крестьянство окрестных деревень и начало организовать свои полки против большевиков. Крестьяне страшно не довольны были большевиками за то, что они принуждают будто бы всех сельских и городских жителей кушать из одного котла.

   То есть вводят коммуну.

   А виновниками коммуны они считают евреев.

   И вот в четверг 11-го июля появились в нашей колонии первые повстанцы окрестных деревень.

   В течение нескольких минут колония была переполнена ими. Они двинулись к полотну железной дороги. Все были вооружены, у всех было одно стремление: выгнать большевиков из Коростеня. Вечером человек 12 из них вошли к нам и велели мужчинам идти с ними к вокзалу.

   Мы пробовали отказаться.

   Мы никак не ожидали, что крестьяне, с которыми мы до сих пор жили в согласии, так зверски смотрели на нас и поступали.

   Мы вынуждены были пойти с ними.

   По дороге зашли в другой еврейский дом и еще забрали двоих, так что всех арестованных нас стало пять человек. Мы опять стали просить их отпустить нас объясняли им, что мы такие же крестьяне, как они сами, что мы вовсе не коммунисты, и они напрасно арестовали нас.

   118

   Но они отвечали:

   -- Раз жиды, то уж и коммунисты... и всех вас надо перестрелять.

   Мы поняли, что напрасно говорить.

   Шли молча.

   Вокзал был переполнен крестьянами-повстанцами, которые с зловещим любопытством смотрели на нас. Каждый по-своему обвинял нас и каждый выдумывал для нас наказание.

   Отовсюду звучало одно:

   -- Смерть.

   Мы слушали и молчали.

   Так просидели до часа ночи.

   К этому времени прибыли с позиции 5 повстанцев, они обобрали и раздели нас почти догола. Они уже успели убить двух "коммунистов" евреев, и никто из повстанцев не сомневался в принадлежности этих убитых к коммунистам.

   Дошла очередь и до нас.

   Они устроили совещание и порешили, что нас нужно заколоть штыками. По военным соображениям они отказались от прежнего своего намерения -- расстрелять нас, так как боялись, что стрельба вызовет панику среди повстанцев, разрывавших полотно железной дороги. Выполнение смертной казни взяли на себя эти 5 новоприбывших.

   Каждый взял за руку одного из нас.

   И повел.

   Ночь была темная.

   Даже на ближайшем расстоянии ничего нельзя было отличить. Предсмертные судороги охватили нас. Языки наши прилипли, и мы не могли произнести ни одного слова. Каждый был погружен в свои мысли и старался не думать о предстоящей смерти.

   Мы все-таки надеялись жить.

   Наконец молчанье прервал мой отец.

   Он стал просить убийц пощадить хотя бы меня,-- единственного кормильца остающихся сирот.

   Но те на мольбы старика отвечали:

   -- Каждый за свои грехи погибает.

   Вдалеке темнел большой дремучий лес. Нас туда и вели.

   Трех старших, моего отца и еще двух евреев, шедших за нами, прикололи штыками. Убийцы так ловко это сделали, что несчастные не успели вымолвить слово, как, обливаясь кровью, упали. Остались в живых только я и еще один еврей Гольдис.

   Убийцы взялись за нас.

   119

   Державший Гольдиса, приказал ему лечь грудью кверху, для того, объяснил он, чтобы еврей видел, как его будут убивать.

   Но Гольдис не послушался.