Багровые реки

Карим пристально взглянул ему в глаза.

– Я ищу одну монашку. Монахиню, которая интересуется фотографиями.

– Какими именно фотографиями?

Карим успел заметить огонек, на мгновение вспыхнувший в глазах кюре.

– А вы уже слыхали о чем-нибудь подобном?

Священник почесал в затылке.

– Я... нет.

– Сколько вам лет?

– Мне? А почему, собственно... Ну, двадцать пять.

Мать снова налила себе вина, жадно вслушиваясь в разговор. Карим продолжал:

– Вы родились в Сарзаке?

– Да.

– И учились в здешней школе?

– Да, в начальной. А потом я поступил на...

– В какой школе? Жана Жореса?

– Да, но...

Какое совпадение! И вдруг Карима осенило:

– Она ведь приходила сюда?

– Кто?

– Монашка. Та, которую я ищу... Она приходила сюда, чтобы купить у вас фотографии. Господи боже! Значит, она побывала во всех домах, где хранились эти фотографии, и все их скупила. Вы ведь учились в одном классе с Жюдом Итэро? Говорит вам что-нибудь это имя?

Священник побледнел как смерть.

– Я... Что вы от меня хотите?.. Я ничего не понимаю...

Рядом пронзительно завопила мать:

– Что это еще за история?

Карим с силой провел руками по лицу, словно хотел стереть собственные черты.

– Давайте начнем с начала. Если вы пошли в школу в семь лет, то в восемьдесят втором году должны были учиться во втором классе, верно?

– Но с тех пор прошло пятнадцать лет!

– А в первом классе – в восемьдесят первом году!

Священник испуганно съежился. Его пальцы судорожно вцепились в спинку стула. Руки, несмотря на молодость кюре, походили на руки его матери – такие же иссохшие, старческие, с узловатыми синими венами.

– Да, верно... даты сходятся...

– В вашем классе был мальчик, которого звали Жюд Итэро. Довольно необычное имя. Постарайтесь вспомнить. Это очень важно для меня.

– Нет, поверьте, я...

Карим шагнул к нему.

– Но вы же помните, как монахиня искала ваши школьные фотографии, правда?

– Я...

Мать не упускала ни слова из их разговора.

– Ах ты, маленький поганец! Значит, этот араб говорит правду? – визгливо закричала она.

И, повернувшись, заковыляла к двери. Воспользовавшись этим, Карим схватил кюре за плечи и прошипел ему на ухо:

– Ну же, святой отец, решайтесь, расскажите все, черт возьми!

Священник рухнул на диван.

– Я так и не понял, что случилось в тот вечер...

Карим встал рядом на колени, чтобы лучше слышать его слабый глухой голос.

– Она пришла... однажды летом, к вечеру.

– В июле восемьдесят второго года?

Священник кивнул.

– Постучалась к нам... Жара стояла убийственная, камни и те раскалились... Не помню почему, но я был дома один. Открываю и вижу... Господи боже! Вы только представьте: мне было тогда десять лет, а она стоит передо мной в полумраке, эта монахиня в черно-белом наряде...

– Что она вам сказала?

– Ну, сперва она поговорила со мной о школе, об отметках, о любимых предметах. У нее был такой мягкий, задушевный голос. Потом попросила показать своих товарищей. – Кюре вытер лицо, по которому струился пот. – Ну... я и принес ей школьную фотографию, ту, где нас сняли всех вместе. Я так гордился тем, что могу показать ей весь наш класс. И вот тут я понял: она что-то ищет. Она долго смотрела на снимок, а потом спросила, можно ли ей взять его себе... На память, так она сказала...

– Она просила у вас другие фото?

Священник кивнул. Его голос прозвучал еле слышно:

– Она хотела еще снимок предыдущего года. Карим не удивился, теперь он знал: можно сколько угодно расспрашивать родителей учеников тех двух классов – ни у одного из них он не найдет фотографий. Но зачем они понадобились монахине? Кариму почудилось, что вокруг него стеной стоят непроходимые, объятые мраком каменные джунгли.

В дверях снова показалась мать кюре. Она прижимала к груди обувную коробку.

– Маленький поганец! Ты отдал свои фотографии! Свои школьные фотографии! Когда ты был такой миленький, такой славный...

– Замолчи, мама! – И священник впился глазами в Карима. – Я уже тогда почувствовал призвание, понимаете? И эта огромная женщина словно заворожила меня...

– Огромная? Она была высокой?

– Нет... Я не знаю... Мне было всего десять лет... Но я до сих пор вспоминаю ее, в этом черном одеянии... Она говорила так мягко, так спокойно... И она хотела получить эти снимки. Что ж, я отдал их ей не колеблясь. Она благословила меня и исчезла. Я подумал: это знамение. И я...

– Мерзавец!

Карим обернулся к старухе, кипевшей от ярости. Затем снова взглянул на сына и понял, что тот целиком ушел в воспоминания. Он спросил как можно мягче:

– Она не объяснила, зачем ей эти снимки?

– Нет.

– Упоминала ли она в разговоре имя Жюд?

– Нет.

– А деньги она вам дала?

Священник поморщился.

– Нет, конечно! Она попросила снимки, я их отдал, вот и все. Господи, я же вам говорю, что счел это небесным знамением!

И он разразился слезами.

– Тогда я еще не знал, что не гожусь ни на что путное. Что я стану алкоголиком, пропащим человеком. А чего еще ждать от сына этой... Как отдавать другим то, чего нет у тебя самого? – Он вцепился в рукав Каримовой куртки, умоляюще глядя на него. – Как нести свет людям, если твоя собственная душа погружена во мрак? Как? Как?